Затмение
Шрифт:
– Вот ты молодец, Света! Ты что, уже успела с Филом сговориться против меня? К чему такие преувеличения?
– Это я еще преуменьшаю. Испугался? – улыбнулась Света.
– Фу на вас всех, черти полосатые! – обиженно произнес Володька.
– А чего ты обижаешься? – подключился я к беседе. – Света права. И я тебе о том же говорил. Откуда ты вообще взял эту теорию? Ты же каждую пятницу её на себе обкатываешь, и – что? Озарение снизошло? Я не слышал, чтобы ты свою работу досрочно защитил.
– А мне много не надо. Я и без премий проживу. И что ты меня отчитываешь? – щетинился Володька. – Я же для
– Успокойся, Вова. Никого я не отчитываю. В том, что ты говоришь, очевидно, что-то есть, иначе я с тобой вообще бы никуда не пошел.
– Ага! – приободрился мой обидчивый друг, почувствовав перемену ветра.
– Я как-то тоже задался вопросом, – пропустив мимо ушей его междометие, обратился я к Свете. – Почему некоторые люди, у которых всё вроде бы хорошо, которые просто светятся от счастья и чуть ли не начинают парить над землей от переизбытка чистой крови у себя под кожей, нет-нет, да и перемажут себя всякой дрянью? Причем сознательно и добровольно. Однозначно ответить пока не могу.
– Так и я о том же, Филя, – сказал Володька. – И я про тех же самых людей толкую, которые намереваются эволюционировать в ангелов. Я ведь как думаю: вот мы все из плоти и крови. А когда люди из плоти и крови питаются одной амброзией или, как там ещё – манной, то у них прорезываются крылышки и они начинают нарушать законы гравитации. Их организм в ответ сопротивляется вплоть до всевозможных расстройств психических. Только представь, что они в своих нимбах будут передвигаться по земле прыжкообразно, как по лунной поверхности. Это же, по меньшей мере, не комфортно и будет странно выглядеть. Вот и нужно как-то заземляться.
– То есть пить, курить и дебоширить? – спросил я.
– Да. И не только, – загадочно ответил Ленский и с улыбкой посмотрел на Свету.
– Знаете что, мальчики? Завязывайте с этими разговорами. Или я уйду, – сказала Света, делая ударение, скорее, на конструктивном предложении, нежели на угрозе.
– Иди, – поддержал я её порыв.
– Я тебе пойду! Я тебя теперь вообще никуда не отпущу, – сказал Володька и подозвал официанта к нашему столику. – Желание дамы для меня закон. Меняем тему!
К нам подошел молодой человек. Ленский начал объяснять ему свою просьбу, совершая какие-то кругообразные движения руками над столом. «Дружище, сделай-ка нам вот это…» – сказал он. Однако ничего внятного из этого у него не получилось и, закончив махать руками, он добавил: «Ну, в общем, ты сам всё знаешь».
Я почувствовал, что «вот это» до добра не доведет. Бабочки мои напугано притаились, уловив подозрительную сейсмоактивность в манипуляциях Володькиных рук. И оказались правы, потому что я совсем не помню, чем закончились «поминки парашютиста» и как мы покинули столик под навесом.
* * *
– Володя, по-моему, Филу не хорошо. Фил, are you Ok 1 ? – белокрылый мотылек замахал на меня своими крылышками.
– Oui, Madame, je suis en forme 2 . Я в порядке.
– Фил, не ругайся при дамах.
– Зачем ты меня напоил?
– Э, нет! Я тебе предложил выпить всего один раз. Дальше ты уже сам. У меня и свидетель имеется, – сказал Ленский и лукаво добавил. – Уверяю тебя,
1
У тебя всё хорошо (анг.).
2
Да, мадам, я в форме (фр.).
«Близко? Близко к чему? – подумал я. – К превращению бесчувственного тела в безжизненное?»
Мы, оказывается, уже куда-то шли. Я постарался оглядеться, но из этого у меня ничего не получилось. Что за ерунда? Ничего не вижу. Я ослеп. А, вот оно что! Это Света, когда о чём-то там спрашивала и потряхивала меня как градусник, надышала мне в очки и теперь они запотели. Ну, слава богу, не всё так безнадежно. Я снял очки, убрал их в карман и движением рыцаря, опускающего забрало на своём шлеме, с усилием провёл ладонью ото лба вниз к подбородку. После этого я посмотрел по сторонам и догадался, куда мы идём. В троллейбусный парк.
Я знал про Володькину страсть к троллейбусам. В неё он вкладывал даже какую-то философию. Дескать, в отличие от трамвая троллейбус имеет свободу выбора, может маневрировать и изменять траекторию движения. Но, вместе с тем, если сравнивать его с автобусом, эта свобода все же была ограничена благодаря его связи с некой высшей силой через посредство рогов троллейбуса, подключенных к электропроводке. Пока мы шли, он мучил этими витиеватыми баснями несчастную Свету.
– А известно ли тебе, Света, что один из потомков Достоевского был водителем троллейбуса? И не кажется ли тебе, как лингвисту и просто умной женщине, что в этом есть какой-то глубокий смысл? Я бы даже сказал – символ.
Меня подташнивало. Слова Ленского мелкой дробью колотили мне по черепной коробке и сотрясали мозг на уровне нейронов. Слушать эту болтовню по десятому кругу становилось просто невыносимо, поэтому я решил вклиниться: «Автобус он водил, а не троллейбус».
– Да ладно?! Откуда знаешь? – со всей серьезностью спросил Володька.
– Нет, трамвай, – предложила свой вариант Света.
Завязалась дискуссия. Володя уловил нашу иронию и начал злиться; сказал, что повода для шуток не видит, что управлять троллейбусом – его чистая детская мечта, издеваться над которой не позволит ни трезвому, ни пьяному, ни другу, ни врагу, ни мужчине, ни женщине, будь она даже самой красивой представительницей Москвы и Московской области. Я же ему сказал, что хобби не может быть мечтой, что он не способен ради мечты на жертву, что его легкому увлечению грош цена: мол, нравится девушка – женись, а не ухаживай за всеми подряд. И так далее в том же духе.
– Так, всё – тишина! Пришли, – резко оборвал он наши прения.
Мы остановились около проходной в депо. Володя достал телефон, набрал номер и в течение минуты слушал длинные гудки. После того, как они прекратились, он заговорил: «Саня, привет, это Ленский… Что?… Ленский… Куда ты спишь, Саня?»
– Кому это он звонит? – спросила меня Света.
– Это Харон-паромщик. Он сейчас явится сюда и перевезет нас на другой берег Москва-реки прямо в ад, – ответил я.
– Я не хочу ехать с могильщиком, – запротестовала она.