Затмение

Эпиницкий Александр

Он посмотрел на часы.

07:00. – Пожалуй, ещё чашечку, – сказал он.

Вновь загудела кофемашина. Пока кофе струился в чашку, он подошел к высокому до потолка стеллажу с книгами и журналами, достал блокнот и взял карандаш. После этого он вернулся за стойку, переставил чашку на блюдце и раскрыл блокнот.

– Ну что же, поехали. Что мы имеем? – сказал молодой человек и начал набрасывать чертеж. – А имеем мы вот что: два электромагнитных диска расположены перпендикулярно друг к другу. Примерно, так; да, точно, вот так (и он нарисовал нечто похожее на Сатурн в двумерной плоскости и опоясывающий его пояс астероидов). Диски у нас должны

вращаться при помощи электродвигателей (он тут же изобразил два двигателя) с фиксированной скоростью, один – по часовой стрелке, другой – против. Это хорошо.

Рядом с чертежом он начал выписывать формулу соотношения скоростей. После этого он вновь вернулся к чертежу и в центре пересечения колец дорисовал нечто похожее на полупрозрачную капсулу – такую, в которых обычно человека вводят в состояние искусственной гибернации (говоря иносказательно – «гроб хрустальный»). Капсула не была к чему-либо прикреплена, она просто висела в воздухе.

Хотя чертил он очень наглядно, для ясности к каждой детали установки были подведены стрелочки с необходимой расшифровкой.

– Теперь раскручиваем и вызываем актигравитационный вихрь. Для этого нужна самая малость: обеспечить флуктуацию квантов. Что делаем? Компенсируем электрон-протонные пары и вуаля – физический вакуум, как говориться, налицо.

Напротив каждого диска он подрисовал несколько кругообразных линий, имитирующих вращение, и, глядя на то, что получилось, задумался.

– Э, нет! Ничего не «вуаля». Дураку же видно, что не «вуаля»! Как, интересно знать, ты собираешься обеспечить стабильность в среде с повышенной энергетической плотностью и снизить теплоотдачу? Об этом ты не подумал? – спрашивал он себя. – У меня же в таких условиях капсула сгорит; сгорит даже при малых оборотах. Важно, первое, определить состав сплава каждого диска; второе, сделать их полыми и закачать в них газ.

И, отойдя от чертежа, он полностью погрузился в расписывание формул.

Теория грязевых ванн

Полнолуние выжгло меня изнутри

«Терапевт», Б.Г.

Суббота. Предобеденное утро. Проснулся. Глаза не открываю. Прихожу в сознание. Точнее, сознание пытается прийти в меня. Я чувствую, как оно, сутулясь, сидит в кресле напротив моей кровати, нога на ногу и руки замочком обнимают коленку. Оно безотрывно и с прищуром смотрит на меня. Однако в этом взгляде нет осуждения. В нём щемящая сердце жалость как у большого лохматого пса, который безропотно ждет, когда же, наконец, хозяин выведет его на прогулку.

В голове тектонические сдвиги серых пород мозга; ощущаются первые толчки. Мысли мои одиноки и сразу из множества областей. Они разлетелись в разные стороны, словно бабочки. Поймать их практически невозможно. Я добыл сачок, бегаю по поляне, мну цветы голыми пятками, отчаянно пытаюсь схватить хотя бы одну бабочку. Поймал! Наудачу, ей оказался Володька Ленский, с которого всё началось, и который довел меня до потери человеческого облика.

– Послушай, пойдем уже! – упрашивает он меня. – Если будешь вечно сидеть над книгами – сойдешь с ума.

С этой фразы в памяти начинает восстанавливаться цепь событий вчерашнего дня. Картина рисуется такая: я полулежу на подоконнике в своем номере в общежитии, изучаю справочник по теплометрии; мой неугомонный друг уже полчаса стоит рядом и нудит про очередную нестандартную пятницу.

– С каких это пор геомеханик стал специалистом по психологии? – спрашиваю я.

– С тех самых. Прослушал на первом курсе лекцию о значении плюса и минуса в жизни, о том, что день обязательно сменяет ночь и если за приливом не последует отлив, то Земля соскочит к чертям со своей оси. Законспектировал – теперь руководствуюсь.

– Володь, отстань. Ты со своей примитивной

философией готов любую кислоту себе в мозг влить. Тебе нравится – трави себя, сколько влезет. А меня оставь в покое.

– Да кто тебе сказал, что клуб – обязательно кислота?

– В чём ты хочешь меня убедить? Я тебя не первый день знаю и насквозь вижу. Ты же один из тех совестливых типов, которые каждый раз, отправляясь в загулы, держат в своей голове мысль: нет, я не такой, я только так – на время, а на самом деле, я с высшим образованием, почти с ученой степенью и работа у меня интеллектуальная. Я вот поразвратничаю, а после этого вернусь домой, раскрою на пятой странице «Самое само», постараюсь осилить инобытие вещи, вновь ничего не пойму из прочитанного, но зато – приобщусь. Потом что? В театр – на классику. На следующий день – в Третьяковку и Пушкинский. В понедельник на работу. Внесу вклад в общее благо, поговорю в коллективе о высоких материях, о ситуации на сырьевых рынках, ближневосточном урегулировании и гендерной политике. И в целом за неделю через такие медные трубы пройду, что очищусь от всей этой гламурной скверны и информационных потоков, которые льют на меня клубная жизнь и дядя СМИ. Вот так. Успокаивай себя дальше и иди один.

– Фил, не преувеличивай.

– Это я еще преуменьшаю. И вообще, Володь, давно хотел тебе сказать: смени образ жизни и заодно фамилию, а то до тридцати не дотянешь.

– Зануда! – сказал Ленский и ушел. Дверью, однако, не хлопнул.

Я открыл глаза. Пошевелил рукой. Бабочка упорхнула. Свет из окна мне не понравился и, моргнув полтора раза, я снова погрузил себя во тьму.

Все-таки я с ним сходил. Чтобы уже совсем отстал.

* * *

Пришли в клуб. Заняли столик. Сделали заказ. Володька неторопливо выпивает, я неторопливо закусываю. Шум от музыки вокруг неимоверный. Пытаемся о чем-то друг друга перекричать. Не получается. Он куда-то исчез. Я остался один. Из праздного любопытства оглядываю зал и задаюсь вопросом, кто из пришедших искренне веселится и выплескивает избыток энергии, накопившейся за рабочую неделю. С трудом в это верю. Но убеждаю себя, что – да, судя по всеобщему гомону, веселятся, что-то выплескивают и, похоже, делают это не без удовольствия. Ибо всего через край – алкоголя, табачного дыма, полуобнаженных тел, криков и хохота, замутненных взглядов, перепачканных носов. Вся эта гремучая смесь по воздуху начинает проникать мне в мозг, в легкие, в кровь, искажая восприятие реальности, несмотря на то, что к спиртному я ещё не притронулся.

Бабочки между тем всполошились неимоверно. Они потеряли плавность хода и словно мухи стали резко прочерчивать хаотичные линии в воздухе, оставляя за собой шлейфы из разноцветной пыльцы. У меня закружилась голова. Я отложил сачок в сторону и перестал охотиться. Присев на густую мягкую траву, я обнял свои колени двумя руками и, положив на них подбородок, принялся наблюдать за этим чешуекрылым безумием. Взгляд мой самопроизвольно стал перескакивать с одной бабочки на другую. Если бы кто-нибудь увидел, с какой бешеной скоростью в это время бегали мои глазные яблоки за опущенными веками, то немедленно бы разбудил меня и принес стакан воды. Но никого рядом не было, и я продолжил то ли спать, то ли мучительно бредить.

Снова осматриваюсь в зале. Не без удивления отмечаю наличие в клубе нескольких спокойных столиков. Там сидят ещё трезвые люди; почему-то испытываю за них неловкость; сочувственно машу им рукой. Минут через пятнадцать возле меня появляется веселая симпатичная барышня. Желает познакомиться и пообщаться. Не возражаю. Чем занимаюсь? Разведкой. Ух, ты, очень интересно! Но, когда выяснилось, что речь идет о разведочной геофизике, ей стало не то чтобы «очень интересно», а вроде как даже скучно. Пойдем лучше танцевать, говорит. Мой уклончивый ответ устроил её еще меньше, чем рассказ о вихревых и магнитных аномалиях. «Ну, и дурак!» – сказала она. Не возражаю.