Затворник
Шрифт:
– Вроде, говорю как всегда...
– удивился Хвост. Сам он не заметил в себе никакой перемены. Язык его, кажется, запинался о зубы с обычным шипением.
– Говорят же тебе: ты говоришь как всегда, а слышу я тебя по-другому!
– Да как так-то, говоришь одно, а слышат кругом другое!
– А ты как думал! Подожди, еще не такое увидишь! Сейчас давай вставай, надо идти.
Хвост встал, и сам удивился тому, с какой легкостью поднялся на ноги. Половины его усталости - как не бывало. Он, который полчаса назад едва шагал, теперь сам пристроился сбоку к нартам, и помог тащить. Матьянторцы
Пути вокруг озера было не меньше половины перехода. Но идти сразу стало легче. Кажется, не только у Хвоста, но и у всех прибыло сил. И шаг можно было замедлить - на пятки сзади больше никто не наступал. Сырого хлябкого болота под ногами становилось все меньше, все больше - почти сухой земли, заросшей голубикой и ерником. Редкие и чахлые деревца умножались, переходя в подлесок, а затем, там где начиналась возвышенность - и в настоящий сосновый бор. Еще идя к склону вдоль озера, Хвост услышал далекий гул воды на перекатах.
Пройдя немного по лесу, матьянторцы вышли на широкую протоптанную тропу и стали подниматься на скалистый озерный берег, к водопаду. А он шумел уже совсем рядом.
Хвост заметил бы перемену кругом, увидел бы, что трава под ногами зеленая и все кусты покрыты густой зеленью, когда в тысяче шагов отсюда нигде не было и листика. Он заметил бы, и увидел, если бы его не отвлек запах. Никогда, сколько Хвостворту себя помнил, его нос не унюхивал такого прекрасного аромата! Ни цветы, ни лес после дождя, ни скошенный луг, ни женское тело не пахнут так, как пахло жаренное на огне мясо! Ноги сами понесли голодного путника туда, откуда слышался аромат.
Просторный сосновый лес без всякой опушки выходил на широкую поляну перед обрывистым каменистым берегом реки. На поляне стояли с полдюжины шатров, горели костры, а над тремя из костров висели на вертелах свиные туши.
Навстречу матьянторцам из этого табора вышли с десяток незнакомцев. На всех были белые рубахи с пестрым узором и серые штаны, на ногах - остроносые башмаки. У кого-то поверх рубах были расшитые узорочьем безрукавки, у других на темени - маленькие шапочки. Волосы у всех были светло-русые или соломенного цвета. А лица - правильные, приветливые, без следов тех тягот, которые откладывались годами на облике их гостей. Без шрамов, без выбитых зубов, преждевременных морщин и хмурости во взорах.
Вперед вышел рослый пожилой человек с бритым подбородком и седыми усами, свисавшими чуть ли не ключиц. Навстречу ему, остановив отряд, направился Сотьер.
– Это кто, жители здешние?
– спросил Хвостворту, отерев пот со лба. От долгой ходьбы и от весеннего солнца - так он подумал - под курткой у него был настоящая баня.
– Да.
– сказала Кувалда - Вот этот усатый, это староста деревни, что чуть выше по реке. Должно быть, их сестрица прислала нас встретить.
– А здесь, как будто, весна раньше наступает?
– спросил Хвост - Лето, я бы сказал.
– Тут зимы и не бывает. Тут всегда лето.
– сказала воительница.
– Совсем?
– изумился Хвост.
– Вообще совсем не бывает.
Сотьер со старостой обнялись, и о чем-то коротко перемолвились. Потом старшина бенахов повернулся к своим людям, и прокричал:
– Раненных сажайте на телеги - и всем отдыхать! Старшины ко мне на два слова!
– и сам ушел с незнакомцем к его костру.
Подводы стояли тут же - пять колесных повозок, каждая запряженная парой невысоких плотных лошадок. На телеги погрузили раненных и больных, с ними вместе рассадили бывших турьянских рабов. Один старшина сел рядом с возницей головной повозки, и телеги укатили прочь, вверх по укатанной дороге.
– Их куда повезли?
– спросил Хвост.
– К сестре. Она их лечит начнет. А мы пока тут побудем. До ее дома больше дня пути, и все в гору. Так что пока здесь передохнем.
То же объявил и Валтоэр, вернувшись от воеводы:
– Сейчас тут передохнем, а завтра с утра пойдем в гору.
Матьянторцы бросали на траву пожитки, оружие и теплую одежду, и сами валились с ног, растягиваясь по земле, точно коты. Кувалда расстелила по плащ и сверху сложила свой арсенал: ремни с мечем и кинжалом, щит, секиру, сулицы в колчане, дубинку, шлем. Туда же бросила короткий кожаный панцирь, обшитый железными бляхами, который до сих пор был у нее под полушубком.
– Раздевайся смело, - сказала она Хвосту - хоть до подштанников. Простудиться не бойся! Тут круглый год тепло!
Хвостворту снял с себя и бросил на землю пропотевшую малицу. Скинул чеботы и пимы - словно освободил ноги, много дней зажатые в тисках!
– О-о-о-о-о...
– протянул он, разминая закочерыженные пятки, а ступив на землю, удивился оттого, какая она была теплая.
– Что это?
– спросил он, и даже, присев, пощупал землю руками.
Кувалда в ответ засмеялась, а развалившийся рядом на траве Валтоэр, сказал:
– Земля здесь горячая, точно! Видишь, облака из-под гор поднимаются - это кипящие ключи бьют! Пар такой идет, что сруб над ним ставят - вот тебе и баня готова, огнем не надо топить! И это еще те, что похолоднее! А в самых горячих еду варят над паром!
– Чудеса!
– сказал Хвост, и растянулся во весь рост, раскидав в стороны руки и ноги, чтобы в полной мере эти чудеса почувствовать.
Тем временем был готов обед. Местные расстелили по траве длинные полотна, и накрывали на них, как на столы: В высоких мисках - вареную репу и картошку в кожуре, в широких и плоских - срезанные с туш пласты мяса с шипящим жиром. Расставили кринки с маслом, творогом, сметаной и медом, разложили головы сыра, хлеб, яблоки и груши горками. В глиняных жбанах - воду и морс из какой-то ягоды, какого Хвостворту не пробовал в других местах.
Сотьер приказал всем обедать, и Хвостворту не стал уточнять, относится ли к нему этот общий приказ. Он сел, куда упал, и стал было ждать, что начальник отряда первым преломит хлеб, и первым попробует пищу, как это положено в добром застолье. Однако никакого порядка здесь не было: каждый матьянторец, едва подойдя к "скатерти" садился и начинал есть. Хвосту это показалось неправильно. В походе, где, порой, даже сгрызть на ходу кусок сухаря - и то счастье, там дело другое. Здесь же было и время и место для трапезы чин-по чину. "Но - решил дубравец - у них обычай свой. Не мне их учить!" Тем более, что еда сейчас отвлекала его от всех прочих мыслей и любых ритуалов.