Завещание ворона
Шрифт:
Возле старинной церкви, построенной когда-то беглыми французскими гугенотами, он замедлил шаг. До слуха явственно донеслось:
— То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То мое, мое сердечко стонет...
Пели двое. Женский, почти девчоночий голос был небольшой, откровенно любительский, но подкупавший чистотой и искренностью. Мужчина, наоборот, пел профессионально, в мастеровитой джазовой манере, при этом чудовищно коверкая русские слова.
Разобравшись, откуда доносится пение, Нил принялся огибать громадный серый портик. Песня резко, на полуслове, оборвалась.
На площади,
Нил подошел поближе.
— Но мы участники международного конкурса! — восклицала по-английски девушка. — Почему мы не можем здесь репетировать?!
— Ферботен, ферботен... — устало повторял полицейский, явно не понимавший ни слова.
— Что здесь происходит? — осведомился Нил.
Полицейский повернулся в его сторону, мгновенно среагировал и на дорогой кожаный плащ, и на повелительную интонацию, и на надменное нордическое лицо.
— Уличные музыканты, майн херр! — доложил он. — Иностранцы. Побирушки. Не положено.
— Ах так...
Нил посмотрел на девушку. Хорошенькое, вполне европейское лицо, трехцветный растаманский берет и чертова уйма змеистых африканских косичек.
— Какая-нибудь бумажка с печатью есть? — быстро и тихо спросил он по-английски. — Для немца это все.
— Знаю, просто вытащить не успела. Девушка сунула руку за пазуху расшитой бисером косухи.
— Молодые люди приглашены на международный конкурс, — пояснил Нил полицейскому.
— Йа-йа...
Топорное лицо под фуражкой оставалось непроницаемым.
— Вот!
Девушка с торжествующим видом протянула блюстителю порядка сложенную вчетверо бумаженцию. Тот развернул, принялся читать, шевеля губами.
— Они красиво пели, — сказал ему Нил.
— Возможно, — согласился тот и вернул бумажку девушке. — Переведите молодым людям, что даже участникам международного конкурса не разрешаются несанкционированные выступления в историческом центре города. Пусть отправляются за Бранденбургские ворота, в Тиргартен, и там репетируют хоть до утра.
— Я переведу, но позвольте им еще одну песню лично для меня.
— Сожалею, майн херр, не положено.
О материальном поощрении Нил даже не заикнулся — с берлинской полицией подобные предложения бесперспективны и чреваты неприятностями.
— Увы, ребята, стражи порядка непреклонны. Предлагают репетировать в лесу, — сказал Нил по-английски.
— А благодарные белочки будут кидать нам орешки, — с усмешкой отозвалась девушка. — Ладно, Линк, потопали отсюда, будем репетировать на заднем дворе.
Чернокожий парень перекинул гитару через плечо.
— Откуда вы такие, ребята? — спросил вдогонку Нил.
— А с Африки, дяденька, — бросила девушка через плечо. По-русски.
Увидев, что инцидент исчерпан, полицейские с достоинством удалились. А Нил постоял еще несколько секунд, глядя вслед уходящей парочке, и пошел своей дорогой.
Ольга Владимировна Баренцева любила привлекать к себе внимание, причем с годами эта склонность только усилилась. За последние десять лет она изрядно раздалась вширь, но это обстоятельство нисколько ее не смущало. Она с нарастающей активностью использовала яркий театральный макияж, одевалась то в алое, то в сверкающую парчу, то окутывала монументальный свой торс облачком черного шифона и, не стесняясь, радовалась тому обстоятельству, что куда бы она ни вошла, все взоры моментально обращались на нее.
Она не изменила себе и на этот раз — восседала в центральной нише, у всех на виду, в синей шляпке с полуметровыми волнистыми полями и прозрачным шлейфом, небрежно переброшенным через спинку диванчика, и звучно, на весь зал, выговаривала молоденькой официантке:
— Это,
— Опять проблемы?
Нил, незаметно подошедший сзади, склонился над Ольгой Владимировной и легонько поцеловал в щеку.
— Нилушка! Боже, ты меня напугал! Хорошо, что ты пришел, моего немецкого не хватает, чтобы объяснить этой чучеле, что я хочу негазированной воды с лимоном, чашку кофе и что-нибудь легонькое-легонькое... Кусочек торта с меренгами и взбитыми сливками. Представляешь, врач велел воздерживаться от жирной пищи, пришлось отказаться от супа...
— Мама, вообще-то сливки — тот же жир.
— Но не взбитые же! Там один воздух, и в меренгах тоже. К тому же у немцев такие бесподобные десерты, такой соблазн. За обедом подавали восхитительный апфель-штрудель, я не удержалась, съела две порции...
— Значит, воду, кофе и пирожное со сливками?
— Тут у них еще есть такой вкусный-превкусный кекс с ромовой подливкой...
Нил улыбнулся и сделал заказ. Себе он взял цветочного чаю.
— Представляешь, здесь все меня узнают. И постояльцы, и персонал, и даже прохожие на улице. Улыбаются, рассыпают комплименты моему вокальному мастерству, несколько раз попросили автограф, а вчера утром принесли в номер роскошную корзину цветов от неизвестного поклонника... — оживленно рассказывала Ольга Владимировна. — Нет, что ни говори, а немцы — на редкость культурный народ. Я даже подумала, что зря не взяла для сцены свою подлинную девичью фамилию. Хельга Бирнбаум, представляешь!.. Теперь уж поздно, вся Европа знает меня как Ольгу Баренцеву...
Нил молча кивал. Самое интересное заключалось в том, что Ольга Владимировна нисколько не заблуждалась. Европа действительно знала ее. И насчет цветов в номер никаких распоряжений Нил не давал, и все знаки внимания объяснялись отнюдь не разительным ее сходством с Монсеррат Кабалье...
Конечно, нельзя было не признать, что если бы не сын, про Ольгу Владимировну, скорее всего, забыли бы. Ну, не совсем, конечно — все же народная артистка, многолетняя прима ведущего театра. Почетные проводы на пенсию с присовокуплением какой-нибудь правительственной награды, участие в концертах ветеранов сцены, появление на телеэкране в рубриках «Третья молодость» или «Негаснущие звезды»... Оперы и сольные концерты были теперь для нее исключены, часами выстаивать на ногах, изящно двигаться и хотя бы издали казаться молодой — все это осталось в прошлом. Да и голос, хоть и не утративший былой наполненности и мощи, предательски дребезжал, особенно в высоких регистрах, и мог выйти из-под контроля в самых неожиданных местах. На советской сцене она могла бы еще продержаться некоторое время, но в условиях жестокой рыночной конкуренции и при полном бессилии профсоюза... Нил нашел матери крупного и очень дорогого продюсера, работавшего с несколькими звездами первой величины. В одной из лучших парижских студий был записан ее сольный альбом. Достижения современной техники и ограниченное лишь платежеспособностью количество перезаписей позволили вычистить все дефекты, которые невозможно было бы спрятать при живом исполнении. Параллельно были записаны два эффектных, изобилующих компьютерной графикой видеоклипа. Они с успехом прошли по ведущим музыкальным телеканалам, а один из них, экспериментальный, в перспективном направлении «фьюжен», даже выбился в европейские чарты и провисел там несколько недель. В музыкальном отношении клип представлял собой прощальную арию Тоски, неожиданно и искусно перемежаемую залихватским рэпаком типа «айс-айс бэби». Что же до видеоряда — достаточно сказать, что Ольга Владимировна сама себе чрезвычайно понравилась. За первым альбомом последовал второй, удостоившийся престижной музыкальной премии, участие в пышных гала концертах, где натуральная Баренцева усердно раскрывала рот под льющуюся из динамиков фонограмму и, если была в ударе, совсем по-честному выдавала на бис что-нибудь несложное, но эффектное. Свои вложения в мамины таланты Нил отбил года за полтора и теперь получал с них очень неплохой дивиденд, на который изначально никак не рассчитывал. Даже на родной матери ухитрился нажиться!