Заветы Ильича. «Сим победиши»

Логинов Владлен Терентьевич

Доживать свой век беспомощным стариком вне того дела, которому отдал свою жизнь, Ленин не хотел и не мог. Профессор Даршкевич назвал его предчувствия «навязчивостями» и тогда — в марте 1922 года — ему и доктору Гетье удалось успокоить Владимира Ильича. Но прошло почти три месяца, а симптомы болезни лишь усиливались и учащались. И вот, наконец, эти новые сильнейшие приступы…

«В день моего приезда [26 мая — ВЛ] и в последующие дни, — писал Лев Григорьевич Левин, — он был в угнетенном состоянии, не верил в свое выздоровление. Его очень угнетали те расстройства со стороны речи, со стороны памяти, которых он не мог, конечно, не заметить при исследовании.

Его очень пугало и огорчало то, что он не находит некоторых слов, что он не может назвать некоторые предметы по имени, что он сбивается в счете. Он очень огорчился, например, когда, увидев ромашку и незабудку, не мог вспомнить названия этих хорошо знакомых цветов. Он часто повторял: “Какое-то необыкновенное, странное заболевание”.

…В один из первых дней болезни, вечером, Мария Ильинична сказала мне, что Владимир Ильич хочет меня видеть. Я вошел к нему и, оставшись с ним наедине, сел у его постели… В маленькой комнате тишина, полумрак. Владимир Ильич слегка приподнялся на локте левой руки и, приблизив свое лицо ко мне, внимательно, пронизывающе глядя мне в глаза сказал:

— А ведь плохо.

— Почему плохо, Владимир Ильич?

— Неужели вы не понимаете, что это ведь ужасно, это ведь ненормальность.

Я стал всячески успокаивать Владимира Ильича, убеждать его в том, что это все временное, преходящее, что все, что его пугает— небольшое расстройство речи, памяти, внимания, способности сосредоточиться, все это явления временного расстройства кровообращения в мозгу, что можно ему ручаться, что все это пройдет. Он недоверчиво качал головой, несколько раз повторял: “Странная, необыкновенная болезнь”, лег опять и не сказал больше ни слова»¹.

И когда 29 мая консилиум врачей так и не пришел к определенному и окончательному диагнозу, а рекомендации, как и в марте, свелись прежде всего к запрету всякой работы и постельному режиму, Ленин принял свое решение, выношенное задолго до описываемых событий.

Летом 1909 года Владимир Ильич и Надежда Константиновна встретились с Лафаргами. «Поль Лафарг вместе со своей женой Лаурой, дочерью Маркса, — рассказывала Крупская, — жили в Дравейль, в 20–25 верстах от Парижа. Они уже отошли от непосредственной работы». Поехали на велосипедах. «Ла-фарги встретили нас очень любезно. Владимир стал разговаривать с Лафаргом о своей философской книжке…» В 4 главе «Материализма и эмпириокритицизма» Ленин цитировал работу Лафарга «Материализм Маркса и идеализм Канта»…

«“Скоро он докажет, — сказала Лаура про мужа, — насколько искренни его философские убеждения”, и они как-то странно переглянулись. Смысл этих слов и этого взгляда я поняла, когда узнала в 1911 году о смерти Лафаргов. Они умерли, как атеисты, покончив с собой, потому что пришла старость и ушли силы, необходимые для борьбы».

В своем предсмертном письме Поль Лафарг писал: «В здравом уме и твердой памяти я убиваю себя раньше, чем неумолимая старость отнимет у меня одну за другой все радости и удовольствия жизни, разрушит мои физические силы и умственные способности, парализует мою энергию и мою волю и сделает меня бременем для других и для самого себя… Я назначил себе срок, когда я расстанусь с жизнью и наметил способ осуществления моего решения: подкожное впрыскивание цианистого калия. Я умираю, унося с собой радостную уверенность в том, что дело, за которое я боролся сорок пять лет, восторжествует… Да здравствует коммунизм!».

«Эта смерть произвела на Ильича сильное впечатление, — пишет Крупская. — Вспоминали мы нашу поездку к ним… И хотелось ему сказать над телом Лафаргов, что недаром прошла их работа, что дело, начатое ими, дело Маркса, с которым и

Поль Лафарг, и Лаура Лафарг так тесно были связаны, ширится, растет и перекидывается в далекую Азию. В Китае как раз поднималась в это время волна массового революционного движения. Владимир Ильич написал речь, Инесса перевела. Я помню, как, волнуясь, он говорил ее от имени РСДРП на похоронах».

Именно тогда Ленин и сказал Крупской: «Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги»¹.

В ночь на 30 мая 1922 года Ленин спал хорошо. «Проснулся в 10 часов, — записывает Кожевников, — и хотел идти умываться. На предложение не вставать согласился не сразу. Поинтересовался, долго ли будет хворать и высказал уверенность в том, что не поправится. Во время разговора испытывал нехватку слов… Сказал: “Почему остается врач? Это лишние ап-парансы”»⁷²⁵⁷²⁶.

В тот же день при его осмотре офтальмологом Михаилом Иосифовичем Авербахом, «Владимир Ильич, улучив момент, когда они остались с профессором одни в комнате, схватил его за руку и с большим волнением сказал: “Говорят, Вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?” Но в это время вошла сестра и разговор был прерван»⁷²⁷.

И в этот же день Ленин потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Данный эпизод подробно описан Марией Ильиничной Ульяновой, и мы приведем его полностью.

«Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели никакого действия. Владимир Ильич указывал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным.

Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно закрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: “Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина”. Но о догадке своей он нам на этот раз не сказал. Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с и*

нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо большого дома через домик санатория во двор к автомобилю.

Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: “Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константиновне) не надо”. И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. “Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь”»¹.

Вероятнее всего, упоминаемый Лениным первый разговор со Сталиным на эту тему состоялся в самом начале марта 1922 года, до встречи с профессором Даршкевичем, которому удалось тогда несколько успокоить Владимира Ильича. Мария Ильинична в этой связи размышляла: «Почему В.И. обратился с этой просьбой к Сталину? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой»⁷²⁸⁷²⁹.