Заветы Ильича. «Сим победиши»
Шрифт:
Ильича поселили в небольшом деревянном доме, отведя ему две комнаты. «В одной из них, передней, заставленной легкой плетеной мебелью, устроили кабинет, в другой помещалась спальня»436.
Рабочий совхоза Федор Михайлович Ефремов, топивший в доме печи, вспоминал. Вставал Ленин рано. Позавтракав, отправлялся на прогулку. «Особенно он любил ходить к столетним дубам, которые росли метрах в 70 от домика, в котором он жил.
В том году были большие снегопады. Бывало, проснешься утром, выглянешь во двор и увидишь, что все занесено снегом, а около домика наметены большие сугробы. Тотчас же начиналась расчистка снега, но делать это у домика Ильич не позволял никому. Он сам брал лопату, и надо было видеть, с каким удовольствием Владимир
Казалось бы — чем не отдых? Но повторялась та же история, что и в Горках. «Ленин работал очень много, — рассказывает тот же Федор Ефремов. — Ежедневно к нему из Москвы доставляли толстую пачку газет, корреспонденций и разных бумаг… Поздно ночью в окнах домика можно было наблюдать свет: Ильич работал»437438.
И опять трещал телефон. Опять Ленин диктовал письма и распоряжения. Помимо утренней почты, днем срочные депеши доставлял мотоциклист. Несколько раз Владимир Ильич выезжал в Москву, участвовал в заседаниях, встречался с советскими и партийными работниками. И опять проявилась бессонница, периодически накатывали головные боли. И еще приходилось оправдываться: «Никак не могу быть в Политбюро, — писал он Уншлихту 31 января. — У меня ухудшение»439.
Здесь, в деревне, вдали от кремлевской суеты, он видел столичную жизнь как бы со стороны, отраженно — через этот нескончаемый поток входящих и исходящих бумаг. И, разгребая по утрам снег или глядя на столетние дубы, Владимир Ильич все более убеждался в том, что подмена живого дела бесконечными заседаниями и совещаниями, бумаготворчеством и непомерной перепиской между учреждениями, превращает любую управленческую деятельность в фикцию.
«Нас затягивает, — пишет он Цюрупе 24 января, — поганое бюрократическое болото в писание бумажек, говорение о декретах, писание декретов, и в этом бумажном море тонет живая работа… Большинство наркомов и прочих сановников “лезет в петлю” бессознательно».
Ленин видел, что этим недостатком, к сожалению, страдает немало старых партийцев. В свое время, будучи в тюрьмах, ссылке, эмиграции, они имели достаточно времени для самых различных словопрений. И теперь необходимость ведения рутинной хозяйственной деятельности, связанной с конкретными большими и малыми задачами, воспринималась ими с большим трудом.
Неумение наладить повседневную работу, ее учет, проверку исполнения и эффективности принимаемых решений имели место и в аппаратах СНК и СТО. «…У нас, — отмечает Ленин, — полная фактическая безответственность на верхах, которая губит дело». Поэтому задача зампредов СНК и СТО «во что бы то ни стало оторваться от сутолоки и суматохи комиссий, говорения и писания бумажек, оторваться, обдумать систему работы и переделать ее радикально»'.
Переписка с Цюрупой по этому поводу продолжалась и в феврале. В конечном итоге рекомендации Ленина свелись к следующему: «Центром тяжести Вашей работы должна быть именно эта переделка нашей отвратительно-бюрократической работы, борьба с бюрократизмом и волокитой, проверка исполнения… Проверка того, что выходит на деле — вот основная и главная Ваша задача».
Конкретно: «Минимум заседаний. Норма 1 раз в неделю СНК + 1 раз СТО по два часа»; «трижды процеживать» повестки дня СНК, СТО и Малого СНК «в смысле том, чтобы наркомы не смели тащить в них мелочь, а решали ее сами и сами за нее отвечали»-, проверка целесообразности и успешности принимаемых решений; неуклонное сокращение бумаготворчества и «беспощадное изгнание лишних чиновников, сокращение штатов, смещение коммунистов, не учащихся делу управления всерьез — такова должна быть линия наркомов и СНКома, его председателя и замов».
И, пожалуй, важнейшее: «Вам (и Рыкову) уделять в первую голову один или, если здоровье позволит, два часа в сутки на 436 личную проверку работы: вызывать к себе (или ездить) не сановников, а членов коллегий и пониже… Докапываться до сути, школить, учить, пороть всерьез. Изучать людей, искать умелых работников. В этом суть теперь; все приказы и постановления — грязные бумажки без этого»436.
Из всего многообразия русской ненормативной (обеденной) лексики Ленин иногда употреблял одно слово… Широкий читатель осведомлен об этом из многочисленных упоминаний наших «лениноедов», усмотревших в данном слове оценку российской интеллигенции как таковой.
Действительно, в сентябре 1919 года, в самый критический момент Гражданской войны, когда Деникин двигался на Москву, а Юденич изготовился к прыжку на Петроград, Владимир Ильич написал Горькому о той части питерской интеллигенции, которая прямо или косвенно поддерживала или сочувствовала Юденичу: они мнят себя «мозгом нации. На деле это не мозг, а…»440441 Вот и теперь, в деревне Костино, глядя на эти кипы бумаг, декретов, ведомственных распоряжений и постановлений, Ленин, в сердцах, написал: «Все у нас потонули в паршивом бюрократическом болоте “ведомств”… Ведомства — говно; декреты — говно. Искать людей, проверять работу — в этом все»442.
Даже в тех случаях, когда Владимир Ильич знал, что данное ведомство действительно занято важнейшим государственным делом, как, например, Наркомфин, готовивший денежную реформу, он требовал не упускать из виду и решения сугубо конкретных, практических задач. Владимир Ильич прямо указывал Сокольникову, что, помимо проблем финансовой политики, его наркомат обязан, используя экономические рычаги Госбанка, — закрытие кредита, передача в суд дел за просрочку платежей, за волокиту и т. п., — повседневно школить и контролировать ведомства, тресты. Иначе, писал он, — «весь твой НКФ и Госбанк ни к чему, одна болтовня и игра в бумажки». И тут же — для членов Политбюро — Ленин добавляет: «Так надо переделать работу и СНК и СТО… и Политбюро-, иначе гибель неминуема»443.
Последнее замечание не было случайным. Бюрократическое болото стало засасывать и партаппарат. Здесь тоже все работали не жалея ни сил, ни времени. Однако проверка исполнения принятых решений, учет распределения партийных кадров, оценка эффективности их работы были поставлены совершенно неудовлетворительно.
Борис Бажанов — в 1922 году секретарь в Оргбюро, ставший в 1923-м помощником Сталина, а в 1928-м сбежавший за границу, — вспоминал: сотрудники Оргбюро обычно приходили на работу в 8 утра, а уходили в час ночи. Никаких перерывов и никакой личной жизни.
Но при всем этом, «в бумажном море, в котором тонет Оргбюро, полная неразбериха, ничего найти нельзя… Когда секретарю ЦК нужна какая-либо справка или документ из архива, начинаются многочасовые поиски в архивном океане». И у сотрудников «в собственных глазах ореол мучеников, идейных людей, приносящих себя в жертву для партии»1.
Получив в Костино анкету переписи членов РКП(б) с 59 вопросами и десятками пунктов к каждому из них, вплоть до рода занятий дедушки, Ленин 14 февраля пишет Молотову: судя по этой анкете, учетно-распределительное дело в ЦК «поставлено никуда не годно». Видимо, «в этих “отделах” (ежели так называются сии учреждения при ЦК) на важных постах сидят дураки и педанты… Мы сами (“борясь с бюрократизмом под носом у себя…”) плодили под носом у себя позорнейший бюрократизм и глупейший».