Заветы Ильича. «Сим победиши»
Шрифт:
Между тем, «власть у ЦеКа громадная, — напоминает Ленин. — Возможности — гигантские. Распределяем 200–400 тысяч партработников, а через них тысячи и тысячи беспартийных». И такое дело «вдрызг изгажено тупым бюрократизмом!»
Рекомендации он дает примерно те же, что и Цюрупе: «Вам надо себя избавить от мелочей (свалить их на помов и пом-помов) и заняться целиком делом… заведующего направлением работы по организации, учету и т. д.». Цюрупе Владимир Ильич написал, что для того, чтобы не утонуть в бюрократическом болоте, нужны «большой авторитет, ум, рука…», а
Реакция на предложение Ленина последовала довольно скоро. 20 февраля, вечером, состоялось очередное заседание Политбюро. Повестка дня, как всегда, была перегружена. Кончили поздно. Но после того, как все разошлись, остались трое — Сталин, Каменев и Зиновьев. А утром 21 — го, в конверте «Председателя Совета Народных Комиссаров» Ленин получает записку на 12 блокнотных листках от Сталина.
«т. Ленин! Сегодня ночью беседовали (я, Каменев, Зиновьев) о делах в связи с подготовкой к съезду и пришли к следующему:
1) Снять с коллегии НКПС Серебрякова, Емшанова, определить положение Борисова (фактич. руководителя) и пр.
2) Освободить Красина (НКВТ), ввести в коллегию Стомо-някова, наркомом — Фрумкина, замом Радченко. Фрумкину принять дела в Лондоне и, может быть, вместо Красина в Лондоне оставить Квятковского.
3) В НКПроде замом Смирнова… [л. 3 с пунктом 4 отсутствует — ВЛ.\
5) Госплан. Пятакова замом, Осадчий в качестве третьего. Слаб (может быть, третьим Рамзина?)
6) ВСНХ. Смилга по сути слаб для преда, кроме того партийная публика к нему будет придираться больше, чем к бесцветному Богданову. Нужно искать кандидата. Насчет Рыкова подождать до его приезда».
Указывалось и на другие кадровые передвижки: «Крестин-ского снять, Сокольникова, может быть, назначить наркомом и тогда первым замом дать Шейнмана. Меня освободить от Инспекции и иметь в виду, может быть, Владимирова (Украина) в качестве наркома РКИ… В случае назначения Смирнова Нар-компросом, Яковлеву отдать в Наркомюст (в коллегию)…»
Но промеж всех этих предложений было, безусловно, самое важное (пункт 7): «Секретариат ЦК. Сталин, Молотов, Куйбышев. Заявить об этом на съезде в отчете ЦК, чтобы авансом покрыть атаки против Секретариата (нынешнего).
Такова должна быть, по нашему мнению, программа подготовительных работ к съезду и кампании на съезде.
Ваше мнение, т. Ленин…
Сталин. Вторник (21 /II)»446.
Вот так. Как говорится, поскольку вопрос кто — кого? решен окончательно и бесповоротно, остается решить вопрос кого — куда?
Против того, чтобы вместо Молотова сделать «политсекретарем» Сталина, — с точки зрения авторитета и твердой руки, — вряд ли можно было возражать. Еще в конце января, размышляя о работе Политбюро, где все это время председательствовал Каменев, Владимир Ильич записал себе для памяти: «“Двойка”: Каменев + Сталин»1. Но вот предложение сделать эти кадровые передвижки программой «подготовительных работ к съезду и кампании на съезде», да еще с обоснованием этого в отчетном докладе ЦК, который готовил Ленин, — вот это звучало явным диссонансом в сравнении с тем, о чем думал Владимир Ильич в связи с предстоящим XI партсъездом.
Видимо, после получения письма состоялся телефонный разговор, а еще вероятнее — Сталин и Каменев сразу же приехали в Костино, ибо беседа была слишком серьезной и долгой. О ее содержании мы можем лишь гадать. Известно лишь одно: во время этого разговора Ленин почувствовал себя плохо.
Поскольку, уезжая, Сталин и Каменев всячески винили себя за то, что недосмотрели и «перегрузили» Владимира Ильича, Ленин в тот же день напишет им записку: «О вашей вине или чем бы то ни было подобном, в связи с длинным разговором, смешно и говорить. В моей болезни никаких объективных признаков нет (сегодня после прекрасной ночи совсем болен), и мои силы мог предположительно оценивать только я. Причиной был я же, ибо вы меня неоднократно спрашивали, не утомился ли я».
И далее он высказывается по поводу некоторых решений, принятых Политбюро 20 февраля: о Радеке и Лапинском; по делу Г.И. Мясникова; об исполнении просьбы И.Т. Смилги о закупке оборудования для угольной и нефтяной промышленности; против вывода Сокольникова из состава делегации на пленум Исполкома Коминтерна; а также о необходимости расширить и переделать проект декрета об РКИ447448. И ни слова по тем пунктам, которые значились в утреннем письме Сталина.
1 марта Ленин возвращается в Москву. О его настроении лучше всего говорит записка Каменеву 3 марта: «Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное: меня “утешали” тем, что я преувеличиваю насчет аксельродовского состояния, и за умным занятием утешения и восклицания — “преувеличиваете! мнительность!” — прозевали три месяца.
По-российски, по-советски».
Больше всего Ленина беспокоит вопрос о том, сможет ли он выступить 27 марта с докладом на XI съезде РКП(б). Владимир Ильич знает, что доклад его крайне важен, и он будет его готовить, «ибо оказалось, что разговоров и заседаний хуже не выношу, чем “сказануть раз в полгода”». И тем не менее пусть готовиться и Каменев, так как надо «себя гарантировать от сюрпризов…»
Своего состояния Ленин не скрывает и в конце пишет: «Имейте в виду, что обмен коротенькими записками (я извиняюсь очень, что сам пишу сегодня длинно) нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д.). Очень прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Политбюро) записки в 5-10 строк. Я подумаю час-два и отвечу»1.
Относительно того, что имел в виду Ленин, написав об «ак-сельродовском состоянии», а также о разговоре со Сталиным, состоявшемся сразу после возвращения из Костино, речь пойдет ниже. А вот после разговора с профессором Гетье решили проконсультироваться с невропатологом. Федор Александрович порекомендовал пригласить известного специалиста Даршкевича.