Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
А дом был правда удивительный. Лара в таких раньше не бывала — и полагала, что загородный дом должен быть похож на убогую хибарку тёти Эльзы в коллективном саду «Комсомолец». Дом Ереваныча состоял из десяти, а то и больше комнат, наполненных самой разнообразной мебелью, какую только можно было купить в те годы. Лару особенно потряс белый кожаный диван — она с удовольствием представила себе, как кто-нибудь садится на него в грязной одежде. Полы во всех комнатах были устланы мягкими коврами, а в гостиной, где стоял белый рояль, пол оказался прозрачным, как аквариум —
Экскурсию по дому вела тётя Юля на правах даже не постоянной посетительницы — а хозяйки:
— Обратили внимание, что свет во всех комнатах включается автоматически? Это он реагирует на наше появление.
— А почему хозяин на него не реагирует? — спросила мать. Она первым делом оглядела себя сзади в зеркале — и успокоилась. Разрез на юбке стал чуть глубже, ну и ладно.
— У него срочный разговор с Лондоном, — объяснила тётя Юля. — Прошу к столу!
Стол был накрыт как для парадного банкета в ресторане, куда Сарматов однажды водил Лару с матерью. Всё сверкало, искрилось и сияло. Еду подавала строгая женщина в белом, как раньше был у школьниц, фартуке — она поморщилась, увидев девчонок, а Евгения потом уверяла, что у неё ещё и задёргался левый глаз.
Тётя Юля называла женщину в фартуке просто по имени — Люда и вела себя с ней так, будто очень хотела этой самой Люде понравиться. Вообще-то тётя Юля всегда всем нравилась — у неё постоянно спрашивали дорогу на улице, а случайные знакомые в поезде обязательно давали ей свой адрес и телефон, чтобы она приехала к ним когда-нибудь в Москву, Воронеж и Череповец. Но на строгую Люду в фартуке тёти-Юлины чары почему-то не действовали — она раздражённо плюхнула на стол очередную тарелку (с печёночным паштетом) и ушла восвояси.
— Мало радости — жить в таком доме и не быть в нём хозяйкой, — заметила мать, а тётя Юля возмутилась:
— Люда здесь не живёт! Это домработница, Марат её привозит и увозит.
— Я не про Люду, — сказала мать, но тётя Юля в отличие от Лары её не услышала — вся вскинулась навстречу мужчине, который входил в комнату:
— Юрочка! Знакомься, Вера, Лара. Евгению ты, надеюсь, помнишь.
— Как тут забудешь, — задумчиво сказал Ереваныч, глядя на несчастную Евгению таким взглядом, что все поняли: он рад бы о ней забыть, да не знает, как это сделать.
Лара надеялась, что Марат сядет с ними ужинать — но в этом доме прислугу держали строго. Через минуту водитель мелькнул в дальних комнатах, за ним семенила непреклонная Люда. Дверь, мотор, шелест шин по гравию…
Ереваныч общаться не спешил, всем своим видом показывая, что мысли его заняты значительно более интересными и важными вещами, чем гости. К Юльке он обращался благосклонно, подливал ей вина, шептал что-то на ухо, и шея его становилась при этом тёмно-розовой, как ветчина. Мать почти ничего не ела, хотя на столе было много всего вкусного, а поужинать дома они не успели.
Наконец Ереваныч снизошёл до неё:
— Юля сказала, вы по части искусства?
Мать начала рассказывать о своей работе, но Ереваныч не слушал — ему достаточно было задать вопрос, а ответ его не интересовал. Ответы он и сам знал, на любые вопросы. Так что мать замолчала, на глазах вскипая возмущением, а Ереваныч тем временем принялся кормить тётю Юлю с ложечки — как маленького ребёнка. Это было невероятно противное зрелище, но тётя Юля послушно облизывала ложечку и открывала рот, как птенец.
— Ну что, нам, пожалуй, пора! — решилась мать и встала из-за стола, решительная, как Родина-Мать из Волгограда (недавно Лара видела этот памятник в слайдовой презентации на уроке истории).
— Да уж посидите ещё, пожалуйста! — сказал Ереваныч таким голосом, что все опять же сразу поняли: он нисколько не хочет, чтобы они тут сидели, но при этом ему приятно хвастаться перед ними своим красивым домом и послушной тётей Юлей, которая опять раскрыла рот в ожидании ложечки.
Вечером по телефону мать сказала тёте Юле, что на её месте она бы ткнула Ереванычу ложкой в глаз (Лара подумала, что лучше бы — вилкой). А тётя Юля обиделась на маму, и они целую неделю не разговаривали. Но до вечера и телефона ещё нужно было дожить — Ереваныч долго не разрешал им уходить и после чая с красивым, но приторным тортом повёл их вниз по лестнице, в бассейн и сауну.
— Раздевайтесь! — скомандовал он. Тётя Юля послушно ушла за ширму и появилась оттуда в купальнике. Ереваныч тоже разделся, и оказалось, что он весь покрыт седыми и чёрными волосами, густыми и блестящими, как бабушкина шуба из нутрии.
— Меня сейчас стошнит, — сказала Евгения. Мать наотрез отказалась раздеваться, и они втроём сидели, потея, в шезлонгах, пока Юлька и Ереваныч плавали в бассейне и ходили в сауну. Волосы Ереваныча плыли за ним по воде как водоросли.
На прощание, когда уже был вызван Марат с машиной, чтобы отвезти гостей в город, Ереваныч сказал матери:
— А я бы приобрёл какие-нибудь картины.
Мать не успела даже рта раскрыть, как тётя Юля выпалила:
— Юрочка! Я тебе сама нарисую, что захочешь!
На обратном пути мать молчала, Евгения уснула, а Лара напряжённо всматривалась в зеркало, чтобы поймать взгляд Марата, — но он почему-то смотрел только на дорогу.
— И давно ты рисуешь? — спросила мать вечером по телефону, когда Лара уже будто бы спала, а на самом деле, как обычно, подслушивала взрослые разговоры. — Не покажешь, что у тебя за работы?
Дальше мать молчала, повторяя через паузу «угу, угу». Тётя Юля, видимо, рассказывала о том, как она стала художницей — а потом они начали говорить о Ереваныче. Мать заявила: я даже не догадывалась о том, что можно быть настолько неприятным и скверно воспитанным человеком. А тётя Юля ей, наверное, сказала, что Ереваныч не всегда такой — просто он очень волновался и совсем не умеет общаться с детьми. Потом мать сказала про глаз и ложку, тётя Юля ей ответила, и мать так громко повесила трубку, что у Лары подпрыгнуло сердце.