Завидное чувство Веры Стениной
Шрифт:
Самой Ларе Ереваныч в тот раз так не понравился, что она отказывалась приезжать в дом с рыбками и белым роялем, даже когда туда переехала Евгения.
Впрочем, Евгения там тоже надолго не задержалась — Ереваныч затеял строительство нового дома в Карасьеозёрском, и всем было удобнее, когда та жила у бабушки и паслась (по выражению бабушки Андреевны) у Стениных. К Ереванычу все они в конце концов привыкли — как привыкают к неудачной картине, которую нельзя снять со стены, потому что это подарок художника. Во имя правды Лара должна признать, что таким же отвратительным, как в первый раз, Ереваныч больше не был — каким-то таинственным образом ему удавалось всякий раз быть отвратительным по-новому.
— Мамстер, но ведь дядя Паша Сарматов тоже богатый, — неловко утешала она Веру. Мать дёрнулась после этих
— При чём тут богатство? — спросила мать, глядя на Лару чужими, страшными глазами. Такое с ней часто случалось — девочке в эти минуты казалось, что мамино тело занял кто-то другой и теперь выглядывает из неё, как новый жилец из окна. Лара смотрела много фильмов, и больше всего ей нравились фильмы про обмен телами — когда люди случайно или сознательно меняются друг с другом телесными оболочками. Дочка — с матерью, мужчина — с женщиной, давно умерший преступник — с инспектором полиции, дьявол — с чудесным большеглазым мальчиком.
Лара хотела бы поменяться с Евгенией — но не временно, как в фильме, а навсегда. Скинуть жировой панцирь, как надоевшую за долгую зиму шубу, — и стать лёгкой, невесомой, носить платьица размера XXS и безрукавые блузочки («блуздочки», как она называла их в детстве). Евгения на обмен согласилась бы — она любила Лару сильнее, чем могла бы любить сестра (тем более сёстры друг друга любят редко — этот факт Лара также почерпнула из кино, неиссякаемого кладезя голливудской психологической мудрости). Евгения согласилась бы поменяться ещё и потому, что осуществить это было невозможно…
Мать много раз объясняла Ларе, что существуют разные типы красоты — например, во времена Йорданса и Рубенса никто не оценил бы Евгению, никто её даже не заметил бы. А в женственную, плавную Лару тут же влюбились бы все придворные, князья и герцоги. Что поделать, не в те родилась времена!
Лара ненавидела картины Рубенса — потому, что смотрела на них, как на себя в зеркало. Мать считала, что она похожа на Андромеду. Конечно, похожа! Такая же пышная, белая, и даже ступни у этой Андромеды один в один Ларины — широкие, крестьянские, ни намёка на подъём. У Рубенса и природа была под стать человеку: деревья, лошади, небеса буквально лопались от собственной мощи, и облака бугрились, как мускулы несчастного Самсона, лежащего на груди Далилы беспомощным младенцем…
В школе о Рубенсе никто не слыхивал — а Лару, естественно, дразнили жирной коровой и тушёнкой. Толстая бочка родила сыночка, не успела пятого — родила десятого. Дети удивительно добры к своим сверстникам — да и родители им, в общем, не уступают. Мама Лариной одноклассницы однажды зажала Веру в углу гардероба — объясняла, что ей нужно научить дочку пользоваться дезодорантом, потому что Лизе, Даше и ещё одной Лизе трудно находиться с ней в одном помещении. А Ларе было тогда всего десять лет, к тому же старшая Стенина решительно возражала против дезодорантов — считала, что они могут вызвать рак так же легко, как горожанин — такси по телефону.
Мать тайком от бабушки купила скромное шариковое средство от пота — они прятали его в шкафчике под ванной. Теперь от Лары веяло свежим утром, однако Лиза, Даша и ещё одна Лиза не спешили с ней дружить. С ней вообще никто не дружил — но, к счастью, у неё была Евгения. И компьютер!
Появился он у Стениных примерно через год после того, как тётя Юля переехала к Ереванычу. Они жили вместе, но ещё не поженились — и хотя тётя Юля всячески изображала, что не спешит замуж, на самом деле она только об этом и думала. У тёти Юли имелась собственная система примет и обычаев, которые нужно было строго соблюдать, — например, нельзя рассказывать о том, чего желаешь, даже самым близким людям. Поэтому она так долго прятала от всех Ереваныча — ей повсюду мерещилась чья-то злая воля, способная одним махом уничтожить бесценную мечту. Лишь когда Ереваныч стал полностью готов к употреблению в совместной жизни, лишь тогда тётя Юля познакомила его с друзьями — ни минутой раньше. Были у неё и другие приметы, все как на подбор причудливые. Например, она верила, что нельзя надевать новые вещи в дорогу — даже скромные капроновые носочки могли вызвать многочасовую задержку рейса, аварию и ураган. Не разрешала Евгении показывать на себе чужие травмы. Вернувшись с полпути домой за диктофоном, обязательно высовывала язык перед зеркалом и делала маникюр строго по вторникам или пятницам — чтобы в доме водились деньги. Деньги у неё действительно водились — не исключено, что благодаря маникюру, хотя, скорее, всё же — Ереванычу.
Тётя Юля с удовольствием осваивала все этапы богатой уральской жизни. Салоны красоты и фитнес-залы, косметолог, которая приезжала к ним два раза в неделю, — и для этого в доме был оборудован специальный кабинет. Два автомобиля — громадный джип, чёрный, как смертный грех, и забавный жёлтый «мини-купер». Одевалась тётя Юля в Милане — летала туда как на работу и относилась к этому именно как к работе. Мать однажды обмолвилась, что Юлька никогда не отличалась хорошим вкусом — у неё случались настолько яркие провалы, что при счастливом стечении модных обстоятельств смогли бы сойти за успех. Однажды тётя Юля простодушно рассказывала при Ларе, что старается покупать вещи вслед за какой-нибудь модницей в магазине — наряды, которые та трогала, особенно те, что прикладывала к себе перед зеркалом, тётя Юля уносила в примерочную, а то и сразу покупала.
Деньги Ереваныча падали сверху как золотой дождь или манна небесная — и однажды сумели превратить тётю Юлю в настоящую леди: она научилась носить бежевый и серый, выучила, что самое главное — это обувь и дорогое бельё. И теперь уже мать иногда спрашивала у неё совета, носят ли ещё такие пиджаки и не смешно ли будет примерить такой в наши годы?
Тётя Юля на глазах обрастала затейливыми манерами богачки. Полюбила вдруг одаривать Стениных — корзины экзотических фруктов, туфли ручной работы, специально заказанные для Лары в Лондоне, кашемировый джемпер для Веры — и всё это не к празднику, а просто так, потому что Ереванычу ничего не стоит выбросить несколько тысяч долларов — и смотреть, как красиво они летят.
Иногда Лара чувствовала нечто вроде жалости к Ереванычу — но это была особая жалость, сильно разбавленная злорадством и застарелой, неотстирываемой, крепко въевшейся обидой, которую не сможет вывести даже время, лучшая прачка на свете. Поначалу Ереваныч не был жадным, но тёти-Юлина расточительность довольно быстро сделала его внимательным к расходам. Более того, он полюбил мелочную экономию — и наслаждался, смакуя жалкие скидки в супермаркете, как дорогое вино. Заставлял Евгению привозить из Парижа сыр — та жаловалась, что от её чемодана пахнет хуже, чем в собачьей передержке (прошлым летом Евгения целый месяц проработала там на каникулах и знала, о чём говорит). Забирал в гостиницах мыло — и потом гордо раскладывал маленькие брикеты по всем ванным (их в доме было пять). Не разрешал сыну Стёпе заводить новую тетрадь по математике, пока тот не испишет старую до последней странички — а потом отдирал от тетради обложку и велел использовать её как черновик. Несчастный Стёпа испытывал адские сложности не только с алгеброй, но и с самоидентификацией — то ли его отец богат, то ли они страшно нуждаются и вот-вот пойдут по миру, как нищие с картины Журавлёва, которую им показывала однажды тётя Вера Стенина [55] .
55
«Дети-нищие» — картина Фирса Сергеевича Журавлёва, русского жанрового живописца.
Стёпа приезжал к отцу на выходные, а жил постоянно с матерью — наивная женщина родила Ереванычу ребёнка, ожидая, что будет за это осыпана милостями и приглашена замуж. Получила она в итоге только Стёпу.
— Зато на свою фамилию записал, — похвалялась женщина, и нельзя было не почувствовать, какое это имеет для неё значение. Ереваныч, конечно, содержал не только Стёпу, но и его родительницу, — и всегда подчёркивал, как мало она для него значит. Он даже к прислуге Люде и водителю Марату относился теплее. Стёпина мать была простой и скучной, как больничная каша на воде. И соображала плохо — почему-то решила, что Лара учится вместе со Стёпой в кулинарном колледже (он поступил туда сразу после девятого класса), и однажды спросила её громко при встрече: