Зависть
Шрифт:
Глядя на нее, Эд пытался вдохнуть, но в груди был какой-то груз, который отказывался исчезать, и почему-то единственное, что он мог видеть, это кончики ее ненастоящих черных волос, разбросанных по грязному кафелю.
Исступленные, голодные глаза девушки давали неверное представление о ее слабости: за этим отчаянным взглядом скрывалась потерянная душа, пустота, слишком сильно напоминавшая ему о самом себе.
Над ней, на стене висел ящик с бумажными полотенцами, его содержимое словно язык вываливалось из матовой серебристой головы.
Он заботливо взял ее за подбородок и выдернул белое полотенце.
— Не сегодня, — хрипло произнес он. — Не сегодня, малышка.
Она моргнула, сначала растерянно, затем — печально. Но именно это и происходит, когда тебя заставляют остановиться и внимательно посмотреть на себя: не все зеркала были сделаны из стекла, и не всегда нужно отражение, чтобы хорошо присмотреться к себе. Правда — нечто, что ты носишь точно как костюм из плоти, который стесняет и сдерживает душу, пока ты не освободишься и уже не сможешь это игнорировать.
Наклонившись вперед, он взял ее бюстье с раковины, и она как ребенок подняла руки вверх, чтобы он мог сковать ее обнаженные груди.
Помогая ей, Эдриану казалось, что он заботится о самой разбитой части самого себя… и все это время Эдди наблюдал за происходящим своими красными глазами.
— А теперь иди, — сказал Эдриан, покончив с последней застежкой. — Иди домой… где бы он ни был.
Девушка ушла на нетвердых ногах, но не из-за секса или алкоголя, и когда дверь закрылась, Эдриан снова сел на унитаз, положил руки на бедра и уставился в пол.
«Я внутри тебя, Эдриан. Я прямо там, обернулась вокруг твоего сердца».
Странная ночь, чтобы осознать свою болезнь, но с другой стороны, когда ты долгое время живешь с чем-то, как правило, привыкаешь к симптомам, свидетельствующим о смертельности заразы.
У него рак. Внутри. Он начал развиваться давным-давно, — опухоль, которую никто не мог видеть. Он впустил Девину в тот первый раз, когда обменял частичку себя на что-то, необходимое в войне, и с тех пор она забирала все больше, дюйм за дюймом.
Ему не за что было ухватиться, чтобы не впасть в грядущее забвение, даже Эдди не поможет в этом.
И будь они все прокляты, она проделывает то же самое с Джимом.
Взглянув на лучшего друга, он услышал, как произнес:
— Эдди, я умираю.
Загорелая кожа ангела посерела, но он ничего не сказал. Черт, несомненно, его удивило лишь то, что Эд на самом деле поднял эту тему.
— Я не доживу до конца этой войны. — Эд прокашлялся. — Я просто… не выдержу.
Глава 19
Когда Рэйли свернула на подъездную дорожку к миловидному дощатому дому в колониальном стиле, Век провел рукой по челюсти, жалея, что не успел побриться, прежде чем выехать из Главного управления. Хотя, легкая щетина была меньшей из его проблем. Он прекрасно знал, что под глазами залегли мешки, и на лице появились морщины, которых не было там неделю назад.
Век посмотрел на свою напарницу.
— Спасибо тебе за это.
Она так открыто и честно улыбнулась, что его моментально парализовало: Рэйли определенно не относилась к тем женщинам, которым требовалась целая тонна косметики, чтобы лицо засияло… все дело в том, кем она была внутри, а не в щеках или ресницах. А это выражение?
Причину сияния он тоже знал — скорее всего, она светилась потому, что любила место, куда они направляются, и людей, с которыми собирались поужинать: чем дальше они уезжали от работы, тем ближе становились к этому дому, и тем воодушевленней и радостней казалась она.
— Твои родители давно здесь живут? — спросил Век, когда они вышли из машины.
— Всю мою жизнь. — Рэйли посмотрела на большой дуб, росший во дворе, невысокий белый забор и темно-красный почтовый ящик. — Это было великолепное место для детства. Я могла ходить в школу через задний двор, и в радиусе шести кварталов было полдюжины ровесников. И, знаешь, мой папа был директором школы… он все еще там работает… поэтому мне казалось, что он каждый день со мной, и так до самого колледжа. Веришь или нет, это хорошее ощущение.
Если присмотреться, улица была совсем не похожа на ту, где жили Бартены. Здесь обитали представители среднего класса, в лучшем смысле этого слова — люди, которые тяжело работали, до безумия любили своих детей, и, конечно же, устраивали соседские вечеринки и минипарады для ребятишек на Четвертое июля [91] . Черт, даже случайный лай собаки вызывал слышимую ностальгию.
Хотя он никогда и не слышал ничего подобного.
— Готов зайти внутрь? — спросила она.
91
День независимости США (англ. Independence Day) — день подписания Декларации независимости США в 1776 году, которая провозглашает независимость США от Королевства Великобритании; празднуется в Соединенных Штатах Америки 4 июля. Большинство американцев называют этот праздник просто по его дате — «Четвёртое июля». Праздник сопровождается фейерверками, парадами, барбекю, карнавалами, ярмарками, пикниками, концертами, бейсбольными матчами, семейными встречами, обращениями политиков к народу и церемониями и т. д.
— Да, извини. — Век обошел машину. — Чем занимается твоя мама?
— Она бухгалтер. Они вместе целую вечность — познакомились в колледже, вместе пошли в магистратуру в Колдвелловском Университете. Он получал докторскую степень в педагогике, а она пыталась выбрать между перемалыванием чисел и преподаванием. Мама остановилась на первом, потому что могла больше на этом заработать… а потом оказалось, что ей действительно нравятся всякие корпоративные штуки. В прошлом году она вышла на досрочную пенсию и постоянно занимается волонтерством в финансовом планировании… ну, и еще готовкой.
Когда они вышли на шиферную тропинку и приблизились к блестящей черной двери, до него дошло, что он впервые встречается с родителями женщины. Да, конечно, «свидание» тут ни при чем, но, черт, теперь он знал, почему ни с кем не сближался. Как только Рэйли произнесет его имя, на лицах ее чудесных родителей появится то застывшее выражение, когда они сложат два и два.
Проклятье, это плохая затея…
Дверь распахнулась еще до того, как они подошли к ней, на пороге стояла высокая и стройная афроамериканка, одетая в передник поверх джинсов и водолазки.