Завоевание Англии
Шрифт:
Но вот раздался перезвон колоколов, исходивший из двух шатров, расположенных по бокам палатки герцога. По этому знаку все в лагере зашевелилось; кузнецы перестали работать, и из всех палаток и шалашей потянулись воины; они размещались по сторонам, оставляя посередине свободный проход. Замелькали факелы, и показалась процессия, состоявшая из рыцарей и священников. При их приближении воины опустились на колени и начали исповедоваться.
Вдруг появился Одо, епископ Байе, в белом одеянии. На этот раз гордый епископ, брат герцога Вильгельма, оказался крайне снисходительным: он поочередно обошел всех до единого воинов, из коих некоторые были просто бродягами и разбойниками.
Гарольд сильно стиснул руку Гурта, и вся его прежняя ненависть к этому человеку выразилась в тяжелой горькой усмешке. Лицо Гурта, напротив, выражало только печаль.
Когда воины вышли из шалашей, саксы увидели огромное неравенство их сил и сил норманнов. Гурт тяжело вздохнул и повернул коня прочь от вражеского лагеря.
Едва они проехали половину пути, как из неприятельского лагеря раздалось торжественное пение множества голосов. Наступила полночь, и, по поверью того века, добрые и злые духи носились над землей.
Величественно разносилась эта песня по темному лесу и провожала всадников, пока собственные сторожевые огни не осветили их путь. Быстро и безмолвно проскакали они равнину, миновали сторожевую цепь и стали подниматься на склон холма, где были расположены их главные силы. Какую резкую противоположность представлял лагерь саксов! Толпы ратников сидели около костров, и кубки с вином весело переходили из рук в руки под звуки старых песен.
— Полюбуйтесь, — сказал Леофвайн с сияющим лицом, — вот звуки и зрелище, от которых кровь бежит веселее после унылых песен и постных лиц норманнов. Кровь стыла в моих жилах, когда раздавалось их погребальное пение… Эй, Сексвольф, добрый молодец! Подай-ка нам вина, но знай меру, нам завтра будут нужны крепкие ноги и светлые головы.
Услышав приветствие молодого графа, Сексвольф быстро вскочил и, подав ему кубок, посмотрел с преданностью на лицо Леофвайна.
— Заруби себе на носу слова брата, Сексвольф, — строго сказал Гарольд. — Руки, которые завтра будут пускать в нас стрелы, не будут дрожать после ночного веселья.
— Не задрожат и наши, король, — смело ответил Сексвольф, — мы выдержим и вино, и удары. А в войске идет такая молва, — продолжал Сексвольф почти шепотом, — что нам несдобровать. Так что я не решился бы вести в бой наших воинов, хорошенько не нагрузив их на ночь!
Гарольд, не отвечая, отправился дальше. Когда он поравнялся с отважными кентскими саксами, самыми ревностными приверженцами дома Годвина, его встретило такое искреннее, радостное ликование, что ему стало легче и спокойнее на сердце. Он вошел в кружок ратников и с откровенностью, подобающей любимому вождю, сказал твердо, но ласково:
— Через час пир должен кончиться! Ложитесь, спите крепко, мои храбрые молодцы, и встаньте завтра бодрые и готовые к бою!
— Будет исполнено, наш дорогой король! — громко воскликнул Вебба от имени всех ратников. — Не тревожься, каждый из нас готов отдать за тебя жизнь!
— За тебя и за родину! — подхватила с восторгом вся кентская дружина.
У королевского шатра, под знаменем, было больше порядка, так как здесь находились телохранители короля, лондонские охотники, знавшие, что с норманнским оружием рискованно шутить.
Вернувшись в свой шатер, Гарольд бросился на постель и глубоко задумался; его братья и Гакон стояли, не сводя с него глаз. Наконец Гурт приблизился к королевскому ложу, стал тихо на колени и, взяв руку Гарольда, взглянул глазами, полными невыразимой грусти, на его изменившееся, печальное лицо.
— О Гарольд! — сказал он. — Ты еще не отказывал мне ни в одной моей просьбе! Не откажи же мне и на этот раз! Не думай, мой король, что я необдуманно коснусь еще не зажившей сердечной раны. Чем бы ни была вызвана твоя страшная клятва, но ты присягнул Вильгельму на рыцарском мече… Не выходи на битву! Эта мысль сильно тревожит и тебя; избегай этой битвы! Не ходи с оружием на того человека, с которым ты связал себя клятвенным обещанием!
— Гурт, Гурт! — воскликнул Гарольд, и бледное лицо его стало еще бледнее.
— Вот мы, — продолжал Гурт, — мы не давали клятвы; никто не обвинит нас: мы только защищаем наше отечество. Разреши только нам сражаться, а сам вернись в Лондон и собирай войска. Если мы победим, ты избегнешь опасности; если же мы падем, ты отомстишь за нас. Англия не погибнет, пока ты будешь жив.
— Гурт, Гурт! — снова воскликнул растроганный король с упреком.
— Совет Гурта благоразумен, — сказал Гакон отрывисто, — пусть родные короля ведут войско в сражение, а король спешит в Лондон, опустошая все на своем пути, чтобы Вильгельм, разбив нас, не нашел продовольствия; тогда и победа его ни к чему не приведет, потому что к тому времени у тебя, государь, будут свежие силы, не уступающие его силам.
— В самом деле, Гакон судит и говорит чрезвычайно здраво, недаром он провел столько лет в Руане, — заметил Леофвайн. — Послушай его, любезный мой Гарольд, и дай нам одним сразиться с норманнскими войсками.
— Вы наказываете меня, братья, за мысль, которая таилась в моем сердце! — мрачно сказал король.
— Ты думал отступить со всем войском к Лондону, — перебил его Гурт, и избегать сражения, пока наши силы не будут равны силам норманнов?
— Да, я думал об этом, — ответил Гарольд.
— Так я и полагал, — печально сказал Гурт, — но теперь слишком поздно. Теперь такая мера равносильна побегу и не даст нам никаких преимуществ. Молва разнесет приговор французского двора; народ упадет духом, появятся новые притязания на английский престол, и государство распадется на враждебные партии… Нет, все это немыслимо!
— Да, — проговорил Гарольд. — И если наше войско уже не может отступить, то кому стоять тверже, как не его вождю и его королю? Мне, Гурт, послать других сражаться с неприятелем, самому бежать от него? Мне исполнить ту клятву, от которой освободили меня и совесть, и закон? Бросить дело защиты моего государства, предоставив другим насильственную смерть или славу победы? Гурт, ты жесток ко мне! Мне ли опустошать мою родную землю, уничтожать ее поля, которые я не могу защитить от врага? О Гакон! Так поступают одни предатели! Преступна моя клятва, но я не допускаю, чтобы небо за ошибку одного человека карало весь народ! Нам нечего бояться грозного норманнского войска и наветов молвы! Будем держаться в своих укреплениях; станем железной преградой, и волна разобьется о нас, как о скалу… Не успеет зайти завтра солнце, как мы это увидим! Итак, до завтра, братья! Обнимите меня! Идите и усните! Вы проснетесь от звука труб, зовущих нас на бой за дорогую родину!