Завтра как обычно
Шрифт:
— Ну, пошли? — спросил я.
— Хоть бы меня пришил кто из наших клиентов, — не поднимаясь и не глядя на меня, тихо проговорил он.
— Молчи, дурак! — прикрикнул я, и тут с эстрадки вдарило буйное трио, и поднесла микрофон к вишневому рту бабушка-солистка, вся переливаясь змеиными чешуйками на платье. Дольше здесь не имело смысла задерживаться. И мы с Григорием поднялись и вышли. Темнело. Ветер гонял по асфальту большой сухой лист. Искореженный и твердый, лист застревал под скамейкой, закатывался за телефонную будку и замирал там. Но ветер снова и снова, с какой-то увлеченной ненавистью
— Ты бы зашел когда-нибудь, — попросил Гришка. — К тебе Галя прекрасно относится, спрашивала, почему не приходишь. Посидели бы, потрепались… «Потрепались… — подумал я. — Нет, Гриша, не приду я. К тебе прийти — так это ведь в Галино лицо смотреть надо. А как смотреть?» К остановке подкатил «Икарус», медленно с шипением отворил двери.
— Твой автобус, езжай, — сказал я. Григорий впрыгнул на заднюю площадку и стоял там — огромный, красивый.
— Зашел бы. В субботу, — сказал он. — А, хрыч? Двери захлопнулись, и «Икарус» медленно пополз по дороге. Я видел, как Григорий качнулся в заднем, ярко освещенном окне, и ухватился за поручень.
В дежурной части уже сидели инспектор Аршалуйсян и сержант Ядгар — застенчивый, маленький и очень вежливый человек. В детстве Ядгар был беспризорником, и, может быть, поэтому ходил всегда осторожно ступая, слегка враскачку, вытянув шею, словно что-то высматривая, вызнавая. Посмотришь на него — Ядгар всегда «на стреме».
— Саша, где гуляешь? — строго спросил Аршалуйсян.
— Извините, Георгий Ашотович. Были вызовы?
— Два убийства и ограбление банка, — так же строго и спокойно проговорил Аршалуйсян.
— Шутит, — поспешно вставил Ядгар, застенчиво улыбаясь. Ворвался буйный, как всегда, Гена Рыбник — дежурный инспектор угрозыска, с оперативным саквояжем. Гена Рыбник держал в горах пасеку, и время от времени его физиономия видоизменялась — то бровь опухнет, то щеку раздует, то нос разнесет. Его спросишь: — Гена, что с тобой? Он вихрем проносится мимо, на ходу небрежно роняя:
— А! Пчелка! Гена влетел в дежурку, бросил саквояж на стул, сам хлопнулся на соседний.
— Гена, что со щекой? — сочувственно поинтересовался Ядгар.
— А! Пчелка! — махнул рукой Гена. — Что вызовы, были?
— Два убийства и ограбление банка, — спокойно и строго повторил Аршалуйсян. И опять Ядгар, не дав Гене дернуться, поспешил успокоить:
— Шутит.
— Хоть бы новенькое чего придумали, Георгий Ашотович, — ехидно сказал Гена.
— Не могу, дорогой. Толчок требуется, — невозмутимо отвечал Аршалуйсян. — Жду, когда пчелка укусит… куда-нибудь. Я стоял у окна и думал о Григории. Я знал его жену, Галю, знал Лизу, знал Аленку и Ваньку, и думал, как это мучительно, что никогда на свете, ни в какие счастливые будущие времена, если они, конечно, настанут когда-нибудь, так и не состоится счастья для всех разом.
— Разве это оперативный саквояж? — восклицал за моей спиной Гена Рыбник. — Это же хреновина, здесь нет магнитной палочки! Аршалуйсян останавливал его трескотню. Поднимал указательный палец и говорил торжественно:
— Ти-ха! У меня два уха!..В час ночи мы с Геной выехали на вызов. Улица
— Квартира четырнадцать? — я посмотрел в бумажку с адресом. — Квартира четырнадцать. А почему тихо? И тут бесшумно открылась дверь соседей слева, и кто-то неясный поманил меня пальчиком в темноту коридора. Это была белая бесшумная старушка. Она вся тряслась от ужаса.
— Гражданин милиционер, — горячо зашептала она, когда я вошел к ней. — Это я вызывала. Вы толкните ихнюю дверь, она не заперта. Убил он Катю, мерзавец, убил. Уже минут пятнадцать, как тихо. Я толкнул дверь, и мы с Геной вошли в прихожую. Везде — в кухне, в комнате, в прихожей, даже на балконе горел свет. На пороге комнаты, загораживая проход в коридор, стояло кресло. В нем развалился мужик в майке, в трусах. Голова его была откинута на спинку кресла, свисающая рука сжимала пустую бутылку. Я толкнул мужика в плечо, тот приподнял голову и зажмурился от света.
— Где жена? — спросил я его. Он присвистнул, закрыл глаза и опять уронил голову на спинку кресла.
— На базар ушла, — неожиданно весело и нагло проговорил он, не открывая глаз. Он был еще молод, лет тридцати трех. Запах спиртного, казалось, въелся даже в стены комнаты.
— Не морочь голову! Какой базар в два часа ночи? — стал выяснять у него Гена. Тогда я тряхнул пьяного и гаркнул:
— Отвечай, где жена? А ну, встань!
— Значит, улетела… — так же весело и даже удивленно проговорил он.
Тут меня осторожно тронули за руку, я обернулся и увидел бесшумную белую старушку.
— Гражданин милиционер, — зашептала она, — а вы посмотрите на балконе, в кладовке. Катя с Сереженькой всегда туда прячутся. Я вышел на балкон и открыл дверь большого стенного шкафа. С просторной верхней полки па меня испуганно смотрела молодая женщина. Она сидела, согнувшись в три погибели, а на коленях у нее спал мальчик лет двух.
— Катя, — сказал я. — Не бойтесь. Она торопливо кивнула и передала мне мальчишку. Он спал крепко, тихо, редкие шелковые прядки волос слиплись на выпуклом лбу. Соседка взяла у меня мальчика и понесла к себе.
— Катя, — повторил я, — слезайте, не бойтесь. Хотел помочь, но она отказалась: — Ничего, я сама, я привыкла, — и довольно ловко спустилась вниз. И я увидел, что она маленькая, беременная, с приличным уже животом. Голова растрепана, на щеке кровоподтек.
— Катя! Неужели нужно ждать, пока соседка вызовет милицию? Чего вы мучались? У вас же телефон.
— Нет, нет, — быстро заговорила она, судорожно пытаясь привести в порядок прическу. — Нет, товарищ милиционер, он не всегда такой… Он, вообще, хороший… Он знаете, какой слесарь — золотые руки! На работе его ценят, и…