Завтрак гораздо важнее, чем рай
Шрифт:
«Мы рождаемся, мы умираем. Все одинаковы». Разницы нет. Шакьямуни – Будда – Дарума – Бодхидхарма – кот и черпак, все одинаковы. Собака умирает или будда – какая разница?
Видите, как действует смерть? Она все отнимает – так зачем за все это цепляться? Какой смысл в цеплянии? Если смерть рано или поздно все отнимет, почему не перестать цепляться добровольно? Перестав цепляться, вы сможете увидеть нечто очень ценное. Если вы перестанете за все цепляться – за тело, за ум, за собственность, за землю, за жену, за мужа, за детей, за страну, за религию, церковь, – если
В этом умирании, умирании для всего, в этом отвязывании и состоит смысл саньясы, отречения. Тогда смерти ничего не остается – вы уже сами отказались от всего. Смерти больше нечего делать – вы победили смерть: теперь смерть ничего не сможет у вас отнять. Вы сами отреклись от всего, что она могла отнять. И что же у вас осталось? Только свидетельствование, безмолвная осознанность, незамутненная обладанием, не замутненная желаниями и стремлениями.
Эта осознанность и есть состояние Будды. Эта осознанность – высшее переживание. Именно эту осознанность мы все и ищем, только ищем неправильно. Это и есть пробуждение.
Затвердевать, чтобы стать буддой, неправильно,Я все больше в этом убеждаюсь,Глядя на каменного Будду.Запомните: не становитесь твердыми. Нужно помнить об этом, потому что так часто случается. Если вы видите, что жизнь мимолетна, что смерть неизбежна, и нет смысла ничем обладать, вы становитесь твердыми – вы думаете, что если вы будете достаточно тверды, то сможете отречься. Вы отрекаетесь не пониманием, а твердостью. Вы упускаете суть. И тогда снова возникает эго, поскольку любая твердость – это эго.
Вот почему монахи становятся слишком эгоистичными. Они думают, что если они отреклись от мира, то совершили нечто великое. Убежденность в том, что они совершили нечто великое, показывает их невежественность. Если жизнь мимолетна, что вы, собственно говоря, сделали? Вы просто увидели ее мимолетность, вот и все.
Вы же не выбегаете утром на улицу и не кричите: «Я отрекся от дворцов, которые видел во сне!» Люди будут смеяться, они скажут, что вы сошли с ума. Сон есть сон! Вы не можете от него отречься. Вы не можете удержать его, и вы не можете от него отречься. Сон есть сон. Если вы знаете, что это сон, он исчезает, а если вы не знаете, что это сон, он остается.
Те люди, которые говорят, что отреклись от своих детей, от своих жен, от своей семьи, от своего мира, от своих денег, от своих банковских счетов, на самом деле говорят, что эти сны все еще реальны для них. Они убегают от этих снов, но, куда бы они ни бежали, сны их преследуют. Они могут сидеть в пещере в Гималаях, но сны все равно будут продолжать приходить к ним. Сны все еще существуют, они остались где-то там, в мире, но они по-прежнему реальны. Эти люди боятся. Почему они боятся? Никто не боится своих снов. Как только становится понятно, что это сон, страх пропадает.
Эти люди твердеют. Посмотрите на джайнского монаха – какой он твердый! Все его усилия направлены на то, чтобы замкнуться в себе: он от всего закрывается, отгораживается. Он так боится жизни, что никогда даже не взглянет на женщину, он так боится жизни, что никогда не останется переночевать в доме мирянина.
Он так боится, что постоянно прячется в себе. Он закрывает все двери и окна. Он становится очень твердым. Он превращается почти что в камень.
Такая твердость – не освобождение. Такая твердость – не нирвана. Это самоубийство! Боясь смерти, он покончил с собой – но что он от этого выиграл? Боясь жизни, он не достиг более высокого уровня сознания. Боясь жизни, он только оказался еще ниже. Страх парализовал его.
Он постится, потому что боится, что если будет хорошо питаться, то проявится его сексуальность – когда вы хорошо питаетесь, вырабатывается естественная энергия, и ваш организм производит половые гормоны. Он боится пищи, поэтому и постится. Он боится смотреть на женщин, потому что хорошо себя знает. Если он будет смотреть на красивое лицо, в нем снова что-то зашевелится, в нем снова что-то пробудится. Он знает, что желания остались. Он отрекся от объектов, но желания остались. Можно отречься от объектов, но разве можно отречься от желаний? Они часть вашего существа.
Поэтому он и боится. Если он войдет в контакт с объектом желания, присутствие объекта может пробудить его желание. Он не может спокойно сидеть с женщиной наедине, он нервничает.
Разве это освобождение? Это не более высокое состояние – это состояние ниже обычного! Это патологическое состояние. И, естественно, чтобы защитить себя, он твердеет, он становится твердолобым.
Именно поэтому вы никогда не найдете у так называемых святых ни капли разума. Они становятся твердолобыми. Они вынуждены становиться твердолобыми, потому что даже разум опасен. Они все больше и больше глупеют, впадают в своего рода идиотизм. Они недоедают, постятся, недосыпают – истязают себя тысячью разными способами. Если холодно, они сидят голыми, чтобы загрубела кожа. Если жарко, они сидят возле огня, чтобы постепенно утратить чувствительность, потому что боятся, что с чувствительностью в любой момент может проявиться и чувственность. Где чувствительность, там и чувственность. Вместо того чтобы становиться подобными цветам, они уподобляются камням.
Будда должен быть как цветок – бесконечно чувствительным, открытым. Будда не может оставаться закрытым, закрытость – это патология. Будда совершенно открыт и доступен – доступен ветрам, солнцу, Луне… доступен целому. Он увидел тщетность жизни и поэтому не боится. Он исследовал все сны. Он их рассмотрел, помедитировал над ними и вышел за их пределы. Единственный признак будды – это открытость и чувствительность, полная чувствительность.
Иккью прав. Эта сутра имеет огромную важность – запомните ее:
Затвердевать, чтобы стать буддой, неправильно,Я все больше в этом убеждаюсь,Глядя на каменного Будду.Я слышал об Иккью такую историю: к нему пришел молодой монах, и Иккью спросил его:
– Чего ты от меня хочешь?
– Я пришел искать просветления, – ответил молодой монах.
– Где ты был раньше? – спросил Иккью. – Ты уже учился у кого-нибудь?
– Да, я учился у одного мастера.
– И чему ты научился у него?
– Я покажу вам – я выучил некоторые позы йоги, – ответил монах и сел в сиддхасану, позу Будды, закрыв глаза и не шевелясь.