Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

сящую какой-то особый запах печали:

И, к вам идя сквозь шум базарный,

как на угасшую зарю,

я наклоняюсь благодарно

и ничего не говорю.

Лишь с наслаждением и мукой,

забыв печали и дела,

целую старческую руку,

что белой ручкою была.

А если ему нужно, он был безжалостно мощен:

Как поздний свет из темного окна,

я на тебя гляжу из чупуна.

Зияют смутные глазницы

лица военного того,

как

лунной ночью у волчицы.

Туда, где лампочка теснится,

лицо протянуто его.

И, умирая, Смеляков причащался поэзией, как

«старый беркут пьет, тоскуя, свою последнюю по-

лынь». Смеляков любил говорить так: «машинисты

державы», «саперы страны». Перефразируя его стро-

ки, хочется сказать, склоняясь перед памятью вели-

кого мастера:

Снимайте шляпы и фуражки

перед поэтами страны.

7

Издержки и таинства стиля...

(Я. Смеляков)

Даже классика непредставима без издержек.

У Смелякова были и плохие стихи, но критика в по-

следнее время помалкивала об этом, сохраняя не-

нужно создаваемое поэту реноме. В какой-то момент

известная часть читателей стала отворачиваться даже

от Маяковского, потому что чуть ли не в каждую

газетную статью на кукурузную или деревообраба-

тывающую тему всовывались его цитаты. Некрити-

ческое навязывание даже самых великих поэтов ино-

гда отвращает от них читателей. У Смелякова был

один психологический недостаток, свойственный лю-

дям с трудной, полной лишений жизнью, —

страх повторения лишений, иногда приводящий к

умиленности бытовой данностью. В ранних стихах

Смеляков писал: «Мальчишкой я был незаметен и

рус и с детства привык молчать. Паршивая бледная

кличка «трус» лежит на моих плечах... Бойся! Сияет

матерь пречистая. Она не пропустит грехи твои даром.

Бойся! По крышам идут трубочисты. Бойся! По ули-

цам идут жандармы...» Смеляков боролся с этим

страхом: «Я встану, сжимая в надежных руках бес-

страшие нашего класса». А вот стремление к умилен-

ности инстинктивно осталось. «Не ваятель, не стяжа-

тель, не какой-то сукин сын — мой приятель, обыва-

тель, непременный гражданин». То, что обыватели —

это непременные граждане, — повод скорее для скор-

би, а не для умиления, тем более что единственное

умилившее Смелякова — это четыре грядки его со-

седа и рябина под окном. Про обывателя когда-то

К. Маркс сказал, что весь коммунизм его сводится к

тому,

что он решил вести привольную жизнь на обще-

ственный счет. Конечно, на свете «счастья нет, а есть

покой и воля», но вряд ли эти «покой и воля» в по-

вальной дворовой болезни забивания «козла», которой

умилялся Смеляков. Такая же не заслуживающая

поэзии умиленность звучит в стихотворении «Этажер-

ка»: «А как же, конечно, событье, о многом поду-

маешь тут, когда в суете общежитья свою этажерку

несут». Эти мотивы возникали у Смелякова потому,

что он на собственной шкуре знал, что такое житей-

ская неустроенность, и ото всей души радовался, видя

чей-то хотя бы маленький уют. В этом была защита

прав простого, незаметного человека на его немудря-

щие радости. Но иногда право на эти «немудрящие

радости» служит прикрытием бездуховности, общест-

венной атрофии, которые были всегда чужды самому

Смелякову. Ведь заметил же он, наблюдая ожирев-

ших, самодовольных голубей, что с таким набитым

зобом не взлететь. Приподнятость Смелякова иногда

не концентрировалась до сгустков поэзии и тогда не

взлетала, несмотря на декларативное хлопанье крыль-

ями: «Пролетарии всех стран, бейте в красный бара-

бан! Работенка есть по силам, по душе и по уму...

Ройте общую могилу капиталу самому...», «Разо-

слав по всем путям березы и собрав на митинг все

поля, по призыву партии в колхозы записалась рус-

ская земля», «Кто во что, а я совсем влюблен в Гру-

зии чудесный павильон». При любой умиленности, а

особенно при социальной, поэзия кончается. Поэтому

не удалась поэма «Лампа шахтера», продолжение

«Строгой любви». При изучении опыта большого поэ-

та нужно хорошо знать не только таинство его стиля,

но и его издержки. Смеляков писал о молодых поэ-

тах: «Зияют в их стихотвореньях с категоричной пря-

мотой непониманье и прозренье, и правота, и звук

пустой». Иногда это случалось и с ним. Покидая поэ-

зию, он тревожно думал: «На кого возложить мне

пустые ладони, позабывшие гвоздь, молоток и кай-

ло?» Молодое поколение, о котором он так тосковал,

не должно повторять его издержки — у них они будут

свои, — но они должны найти свое «таинство стиля»,

без которого быть поэтом невозможно.

Помимо огромного подарка всей смеляковской по-

эзии у меня есть один особенный подарок Смеляко-