Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

людям, которые умирают не от сердечной недоста-

точности, а от сердечного переизбытка. «Сердечная

недостаточность»—этот диагноз больше подходит для

лжеискусства. Настоящее искусство — всегда сердеч-

ный переизбыток. Бережливость по отношению к себе

несвойственна истинным художникам. Первый при-

знак истинности — это нежаление себя ради других.

Таким нежалением себя и была вся жизнь Шук-

шина.

Сначала он стал знаменитым

актером. Потом —

знаменитым режиссером. Потом — знаменитым писа-

телем. Но слава стала для него не правом на благо-

получие, а обязанностью еще большей боли. Для Шук-

шина ни один жанр в отдельности эту боль не исчер-

пывал. Главное в нем — это сумма сделанного. Эта

сумма сконцентрировалась в большой человеческий

характер, неповторимый в своем отвращении к любой

фальши, в яростной жажде правды.

Роли Шукшина, сыгранные им, фильмы, им постав-

ленные, проза, им написанная, могут быть сильнее и

слабее, но ни в одной роли, ни в одном режиссерском

фильме нет ни признака сладко-ядовитого запаха фаль-

ши. Фальшь исходит не обязательно от спекулятивных

намерений, а иногда из-за художественной ошибки,

из-за недостатка вкуса, как, например, излишняя вы-

сокопарность или излишняя огрубленность. Проза Шук-

шина порой грубовата, но это отражение его страда-

ний при виде реальных грубостей жизни, а не стили-

зация. Проза Шукшина иногда переходит на метафо-

рический язык, поднимающийся до поэзии, но это

опять не стилизация, а его яростная страдальческая

радость от видения того, что, несмотря на все мерзо-

сти жизни, в ней неукротимо живут красота и доброта.

«Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши

сказки, наши неимоверные тяжести победы, наше

страдание — не отдавай всего этого за понюх та-

баку...»

Одно из моих самых любимых произведений Шук-

шина — это сказка-гротеск «До третьих петухов».

Поначалу сказка, прямо скажу, страшновата. Страш-

новата она хотя бы тем, что Ивану-дураку приходится

идти за тридевять земель сквозь муки мученические

за какой-то жалкой справкой о том, что он не дурак.

Разве ум справками доказывают? Конечно, нет. А вот

справочку и об этом могут потребовать. А на пути к

справочке — и Баба Яга, и Змей-Горыныч. «Головы

Горыныча посоветовались между собой.

— По-моему, хамит,— сказала одна.

Вторая подумала и сказала:

— Дурак, а нервный...

А третья выразилась и вовсе кратко:

— Лангет».

Когда Горыныч

просит Ивана спеть и глаза его

растроганно увлажняются, то, может быть, одна из

голов и действительно искренне переживает. Но на

то и есть другие головы Горыныча, чтобы контроли-

ровать самую сентиментальную голову. Горыныч хан-

жески требует от Ивана оптимизма:

«— А почему соколом не смотришь? — спросила

голова.

— Я смотрю, — ответил Иван.

— Ты в пол смотришь.

— Сокол же может задуматься?

— О чем?

— Как дальше жить. Как соколят вырастить...»

Вот она — боль у Шукшина. Боль не ради того,

чтобы ею покрасоваться, а чтобы вырастить соколят.

В самой тяжелой жизненной ситуации, перед любыми

горынычами — мысль о потомках, о будущем.

В «Штрихах к портрету» Шукшин как будто бы

пародийно описывает районного философа Князева.

Князев кажется всем смешным, нелепым и даже не сов-

сем нормальным от кажущегося болезненным желания

сопоставлять различные явления и делать свои выводы.

«Так постепенно я весь проникся мыслями о государ-

стве. Я с грустью и удивлением стал спрашивать

себя: «А что было бы, если бы мы все, как муравьи,

несли максимум государству? Вы только вдумайтесь:

никто не ворует, не пьет, не лодырничает, — каждый

на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиоз-

ное здание... Когда я вдумался во все это, окинул

мысленно наши просторы, у меня захватило дух. «Ко-

же мой, — подумал я, — что же мы делаем! Ведь

мы бы могли, например, асфальтировать весь земной

шар! Прорыть метро до Владивостока! Построить

лестницу до Лупы!»

Идея асфальтировать весь земной шар, конечно,

бредовая, и даже сам Князев оговаривается: «Я здесь

утрирую, но я это делаю нарочно, чтобы подчеркнуть

масштабность своей мысли». Шукшин показывает и

опасность таких людей, как Князев, если при негра-

мотности и философской доморощенности они начнут

осуществлять свои глобальные замыслы. Но в то же

время Шукшину Князев дорог хотя бы одним тем, что

он самостоятельно думает, и думает не о своей шкуре,

а о народе, о человечестве в целом. Князев — это во-

площенная невоплощенность, ставшая одной из глав-

ных тем Шукшина.

Такая же невоплощенность есть и в образе Сте-

пана Разина — героя романа «Я пришел дать вам

волю».

Степан Разин — тоже разновидность Князева, но