Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

чему-то перед микрофоном, определенные части тела,

как будто эти части готовы были вот-вот задекла-

мировать. Девушка лет семнадцати со слипшимися,

мокрыми волосами, пересыпанными песком, держала

микрофон минут пять, пошатываясь то ли от перс-

выпитости, то ли от перекуренности, и вообще ничего

не могла сказать — звуки не складывались в слова.

На ней была только коротенькая белая маечка, а

трусики,

видимо, где-то затерялись. Ее восторженно

подняли на руки два могучих бородача, чьей един-

ственной одеждой являлись цепочки с медальонами,

болтавшиеся на мохнатых грудях, и показали пуб-

лике, очевидно, как символ великой невысказанности,

которая выше поэзии.

Почему-то приволокли два голых манекена, вы-

глядевших весьма застенчиво рядом с голыми людь-

ми. Кто-то прохаживался взад-вперед по краю сцены

в гигантской карнавальной маске крокодила. Милый

улыбчивый человечек, похожий на карлика-переро-

стка, улучая момент, то и дело подскакивал к мик-

рофону и пулеметно отчеканивал афоризмы Платона,

Канта, Гегеля, Кропоткина, затем молниеносно уда-

лялся и выжидал следующего момента для произне-

сения великих мыслей, им коллекционируемых.

Небритые организаторы в грязных шортах и пляж-

ных резиновых сандалиях, сброшенные норовистым

конем скандала, пытались добиться порядка столь

беспорядочно, что сами стали частью общей дезор-

ганизации. Их идея свободной пляжной публики ото-

брала у них самих свободу пользоваться микрофоном.

Некоторые итальянские поэты, все-таки протиснув-

шиеся к микрофону, что-то пытались прочесть, но их

заглушали, отпихивали мелкие бесы пляжа. Мелкие

бесы вдруг показались бесами по Достоевскому, и

пахнуло промозглой одурью нечаевщины, когда один

из итальянских поэтов, пытаясь зловеще загипноти-

зировать публику, проорал «гражданскую» миниатюру

буквально следующего содержания:

Я убил Альдо Моро!

Настало время

убить всех остальных!

Стало на мгновение страшновато, ибо список

«всех остальных» был угрожающе широк. И тут слу-

чилось нечто неожиданное, мгновенно показав все-

таки существующую, на счастье, неоднородность

публики. Лишь малая часть встретила это милое

приглашение к убийствам с энтузиазмом. Из толпы

полетели бумажные пакеты с песком, раздалось не-

годующее улюлюканье. Единственным итальянцем,

заставившим слушать себя в тот вечер, оказался

мальчик лет двенадцати, неизвестно откуда бесстраш-

но выскочивший на сцену и прочитавший

немножко

ПО-детски, но в то же время с пылающими глазами

карбонария революционное стихотворение Умберто

Саба. На единственные две минуты воцарилась ти-

шина, как будто ангел пролетел. Отказ большинства

публики поддержать терроризм, двухминутное ува-

жение хотя бы к ребенку были единственными двумя

крупицами надежды на завтрашний день, когда дол-

жен был состояться вечер европейской поэзии.

Организаторы заверяли, что к гостям отнесутся

иначе, чем к своим, они ухватились, как за соломин

ку, за веру в традиционное итальянское гостеприим-

ство. Но после бедламного открытия кое-кто из них,

видимо, крепко выпил от расстройства чувств, как,

впрочем, и некоторые участники фестиваля, и похмель-

ная некрепость рук ощущалась в недержании микро-

фона, опять бесконечно вырываемого ворвавшимся

на сцену пляжем. Все же публика начала слушать

стихи, особенно аплодируя четким ироническим строч-

кам поэта из ФРГ Эриха Фрида. Публике уже подна-

доел хаос: развлечение становилось скукой.

Ведущий, милейший парень Витторио Кавал, ар-

тист и поэт, плеснул на свое лицо цыгана минераль-

ной водой прямо из бутылки, освежился, сконцент-

рировался и яростно прочитал по-итальянски отрывок

из поэмы Исаева «Суд памяти». Строчки о красном

знамени, сияющем сильней, чем знамена всех других

стран, прозвучали особенно впечатляюще, ибо крас-

ное знамя по-итальянски — это знаменитая «бандьера

росса». Одновременно раздались и аплодисменты и

свист. Затем Исаев стал читать эти стихи по-русски.

Он весь встопорщился, врос в сцену и мужественно за-

молотил рукой воздух в такт темпераментно читаемым

стихам, хотя воздух этот был наполнен страшным

гиканьем, и дочитал-таки до конца, награжденный за

силу воли аплодисментами.

Затем выступал ирландский поэт — увы! — пре-

бызавший в прострации. Получив микрофон, поэт

7 Е. Евтушенко

странно заколебался всем телом, как изображение

на испорченном телеэкране, и стал неумолимо терять

равновесие. Всем стало ясно, что он мертвецки пьян.

Он даже не мог разобрать букв на двух собственных

страничках, еле держа их в руке. Но при этом поэт

очаровательно улыбался, чем вызвал симпатию окру-

жающих. Он прохрипел в микрофон одно-единственное

слово — «виски», как будто только оно и было на-