Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
Поручик пришел в себя, лишь приложившись со всего маху затылком о стену, и понял, что задремал. Наручные часы либо безбожно врали, либо проспал он вот так, сидя, чуть ли не час.
«Скоро стоя спать научусь, – обозлился он на себя. – Как лошадь…»
Ощущая тупую боль во всех мышцах, он принялся стаскивать с себя пропотевший насквозь камуфляж, словно весенняя линяющая змея – шкуру, остервенело дергая заедающие молнии, распутывать просоленные и спаявшиеся намертво шнурки ботинок… В голове крутилась одна и та же картинка: как
Бежецкий поймал себя на том, что опять спит с полуснятым ботинком в руках. Спит с открытыми глазами, видя сквозь ставшую вдруг полупрозрачной стену мелькающие за бортом вертолета скалы, беззвучно разевающих рты солдат, дробно прыгающий в руках автомат, горца с кровавым месивом вместо лица, обгорелые остовы грузовиков…
«Нет, так не пойдет…»
Пересилив себя, молодой человек потряс головой, последним усилием воли разделся и только собирался пройти в душ, как в шаткую дверь за его плечом кто-то негромко, но требовательно постучал.
«Кого это черт принес по мою душу?…»
– Да, – с трудом разлепил он пересохшие губы, не узнавая своего голоса, и с изумлением вспомнил, что так и не исполнил главную мечту последних часов – не выпил ведра воды. Даже стакана не выпил – сон оказался более мощным фактором, чем жажда, не говоря уже о голоде. – Войдите!
– Не спите? – просунул голову в комнату прапорщик Деревянко. – Я тут полчаса назад долбил-долбил, а вы ни гу-гу. Я уж думал, что спит поручик Бежецкий без задних ног. Намаялись, граф?
– Есть такое дело, – зевнул Саша, прикрыв рот ладонью. – А что за пожар, Матвей Опанасович?
– Да не пожар… – вздохнул прапорщик, отводя глаза. – Из госпиталя тут солдатик приковылял… Из выздоравливающих… Его полковник Седых прислал…
– Не тяните, Матвей Опанасович. Что за манера, право?
– Иннокентий Порфириевич просил вас прийти.
– Зачем?
– Поручик Еланцев совсем плох, но пришел в сознание и зовет вас.
– Меня?!!
Александр не верил собственным ушам. Он мог представить себе все, что угодно, вплоть до принятия всеми афганцами православия с последующим пострижением в монахи, но такое не укладывалось в мозгу. Поручик Еланцев, его злейший враг, желает его видеть! Подумать только! Остальные слова прапорщика как-то сами собой проскользнули мимо.
– Поверьте, Матвей Опанасович, на слово, но ваше известие совсем меня не обрадовало. Передайте вестовому, что…
– Вы меня не поняли, поручик, – прапорщик вошел в комнату и присел на табурет. – Еланцев СОВСЕМ плох.
– И что с ним произошло? – саркастически улыбнулся юноша. – Поскользнулся в бане? Перемудрил с очередной пассией? Отравился шаропом?[64]
– Его привезли вчера под вечер, – буркнул, осуждающе глядя на него, прапорщик. – Вездеход подорвался на мине…
– Но при чем тут я? – несколько растерялся Александр: Еланцев, конечно, сволочь редкостная, но… – Я не батюшка, чтобы отпускать ему грехи… И вообще…
– Сходите, Александр Павлович. Особого труда для вас это не составит, а поручику, возможно, это принесет облегчение. Пусть не телесное, но хотя бы душевное.
«Какого черта?…» – подумал Саша и буркнул:
– Ну, хорошо, хорошо… Приведу себя в порядок и вечерком…
– Иннокентий Порфириевич просил вас зайти срочно.
– Но душ я хотя бы могу принять?
– Увы, – развел руками Деревянко. – Вот этого-то вы как раз сделать не сможете. Там что-то с водокачкой приключилось, и все краны в околотке сухие.
– Ч-ч-черт!.. – с сердцем пробормотал поручик, понимая, что мечтам его сбыться не суждено.
– Ничего, – утешил его сосед. – Я уже послал солдат с бидонами за водой, и через пару часов можно будет принять вполне сносную ванну. Как раз когда вы вернетесь…
Александр шагал за ковыляющим с костылем в двух шагах впереди тощим, бритым наголо солдатиком и с неудовольствием думал, что «благоухает» на пол-Кабула. Согласитесь, что обтирание влажным полотенцем совсем не в полной мере заменяет для человека, две недели не вылезавшего из тяжелой амуниции, полноценного душа. А патентованные дезодоранты и великолепный, по словам прапорщика Деревянко, французский парфюм лишь подчеркивают общее амбре ломовой лошади, исходящее от усталого поручика.
«Может, хоть в госпитале вода есть? – тоскливо думал он, хмурясь на постоянно озирающегося провожатого. – Хотя откуда… Два шага от нашей развалюхи – наверняка одна и та же водокачка…»
Настроение у Бежецкого было не самое приподнятое, и христианское милосердие к страждущему в него никак не вписывалось. Особенно если этот страждущий – мерзавец, каких поискать. Если бы не настоятельная просьба медика, изложенная в записке, которую солдатик принес с собой, Саша с огромным удовольствием плюнул бы на всех ближних и дальних, а заодно на христианское, магометанское, иудейское и языческое милосердие и завалился бы спать. Но просьба старшего по чину – пусть и иной епархии – равносильна приказу. Да и обижать добрейшего человека не хотелось…
– Иннокентий Порфириевич на срочной операции, – сурово поджав губы, встретила офицера старшая сестра милосердия – дебелая матрона лет сорока, смутно знакомая. – Что у вас за дело, юноша? Предупреждаю сразу, что никаких лекарств, тем более освобождения от службы выписывать не буду!
– Я не по этому поводу… – промямлил Бежецкий, от души надеясь на то, что цербериня прогонит его в шею, а следовательно, неприятного свидания удастся избежать. – Меня просили навестить поручика Еланцева из Шестнадцатого пехотного…