Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
– Еланцева? Из Сибирского? Так бы сразу и сказали… – Матрона водрузила на монументальный нос очки в тонкой золотой оправе и пробежала пухлым пальцем с коротко, по-мужски, остриженным ногтем по странице открытого вроде бы наугад «гроссбуха». – Вот – Еланцев Гэ Вэ, поручик, Шестнадцатый пехотный полк… Палата… э-э-э… двести седьмая…
По мере того, как она читала строчку в списке, тон голоса у нее снижался. На последнем слове она сняла очки, повертела их в красных, как у прачки, руках и снова водрузила на переносицу.
– Знаете… – тихо произнесла
– Значит, я зайду потом? – сделал движение к двери Саша, еще не до конца осознав смысл последних слов.
– Куда? – неожиданно взъярилась сестра. – Когда «потом»? Ему этого «потом» осталось… – Она отвела глаза. – В общем, ступайте, поручик, по коридору до конца, потом – по лестнице на второй этаж… Там спросите у дежурной. Если не будет на месте – подождите пару минут… И все, все!.. Идите!..
Растерянный Бежецкий направился по указанному маршруту: он готов был поклясться, что у женщины, только что раздраженно махавшей на него рукой, в глазах стояли слезы.
– И вообще, – добавила вслед ему совершенно ни к селу ни к городу сестра, – следите за личной гигиеной, поручик! От вас разит, как… не знаю… от скаковой лошади! Здесь вам не Россия: подхватите ненароком…
Окончание фразы Саша уже не расслышал, повернув к лестнице, ведущей на второй этаж.
Дежурная по этажу, к счастью (или несчастью), оказалась на месте – в своем прозрачном «аквариуме» перед входом на этаж. Окруженная десятками помаргивающих экранов, она напоминала авиадиспетчера за работой и не сразу обратила внимание на мнущегося перед стеклом молодого офицера.
– В двести седьмую? Четвертая дверь налево по коридору, – не отрывая глаз от какого-то дисплея, сообщила симпатичная молодая женщина, из-под белоснежной накидки которой выбивался непослушный медный локон, – Александр и ее узнал, только никак не мог вспомнить имени. – Там номер на двери – не ошибетесь. Только недолго, пожалуйста. И постарайтесь не волновать больного…
«Может, он без сознания? – Ноги решительно не хотели идти к проклятой двери. – Постою минутку и уйду. Приличия соблюдены, а там…»
Поручика он не узнал.
Перед Александром на больничной койке, укрытая до середины груди простыней, лежала почти сплошь укутанная бинтами кукла. Открытым оставался лишь участок лица с одним глазом, неузнаваемо заострившимся восковым носом и синеватыми, покрытыми черными струпьями губами. Под покрывалом, из-под которого по полу змеились многочисленные трубки разного сечения, провода и даже кабель в блестящей рубчатой «броне», угадывались контуры тела, и Бежецкий сперва даже не понял, что в нем не так. Только минуту спустя, трудно сглотнув, он сообразил, что тело под простыней необычно короткое, заканчивающееся там, где у обычных людей…
– Приветствую… поручик… – вывел его из ступора незнакомый механический голос, похожий на те, которыми разговаривают в кинофильмах роботы и инопланетные пришельцы. – Красавец, а?…
– Здравствуйте, поручик, – снова сглотнул подступающую к горлу тошноту Александр. – Вы хотели меня видеть?
– Еще как… хотел… – продребезжал едва слышно Еланцев, по-прежнему не открывая глаз. – Думал… не успею…
– Вот. Я пришел.
Эта фраза звучала глупо, но промолчать было еще глупее, и Саша это чувствовал. Идя сюда, он знал, что поручику плохо. Но чтобы ТАК плохо… Он не знал что говорить. Однако Еланцеву этого и не требовалось.
– Молодец… что пришел… – лихорадочно бормотал Герман. – Я думал… Ты вот что… ты прости меня… слышишь… это я виноват…
– Конечно, конечно… – смутился поручик, понимая, что перечить умирающему нельзя. – Я… это… прощаю вас…
– Прости… – не слушал его поручик. – Я думал… хотел, чтобы лучше тебе… ты молодой, зеленый… восторженный, как телок… таких сразу… долго не… я розовые очки хотел… потому что…
Он внезапно распахнул глаз с огромным, во всю радужку, зрачком и зашарил им, пытаясь отыскать Сашино лицо.
– Ты где?… Подойди…
Поручик приблизился, чувствуя, что от ужасной картины и еще более ужасного запаха, исходящего от лежащего перед ним обрубка человека, его сейчас вырвет прямо здесь – на сверкающий кафель пола, на белоснежную простыню…
– А-а-а… ты… прости меня…
– Я прощаю, прощаю… Может, врача позвать? Или священника?…
Губы умирающего тронула судорога, от которой черные струпья лопнули, пропуская алые дрожащие капли крови. Саша с ужасом понял, что тот смеется.
– Врача?… не… а в Бога…
Фразы становились все короче и неразборчивее, а паузы между ними – все длиннее. Юноша подумал, что ничего связного уже не услышит, но Герман был сильным человеком и смог собраться.
– Я бы потом… мы же друзьями были… а тебе лучше… прости… за Варвару тоже… я подлец…
– Молчи, Герман, молчи! – испугался Саша при виде крови, которая медленной струйкой скатилась с кровоточащих губ на подушку и тут же начала расплываться пунцовым пятном. – Тебе нельзя…
– Нельзя… можно… ты знаешь, какие женщины тут есть? – внезапно оживился Еланцев. – Какие женщины… м-м-м… Мы с тобой еще… ты бы знал, какие есть женщины…
Он знакомо и томно закатил непривычно цыганистый глаз и сделал паузу.
«Ну вот! – недовольно подумал Александр. – Только что умирал, а про б… пардон, дам вспомнил и ожил. Дон-Жуан Кабульский!.. А я ведь его почти простил…»
Пауза затягивалась.
Дверь позади Бежецкого открылась, и в палату вошла незнакомая пожилая сестра милосердия. Не обращая внимания на офицера, она приблизилась к постели Еланцева, заглянула близоруко в широко открытый глаз, прищурилась на экран прибора в изголовье и вытерла кусочком ваты почти уже высохшую кровь. Щека Германа, примятая этим движением, разглаживалась медленно и неохотно. Все это было так просто и буднично, что Сашу даже несколько покоробило такое поведение.