Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
Он обнажил бы голову, как подобает моменту, но она и без того была не покрыта. Александр с раскаяньем подумал, что так и не выяснил у солдата, кто он и откуда. Осталась лишь фамилия – Максимов. А Максимовых на Руси – десятки тысяч, если не сотни…
– Что там? – с беспокойством вытягивал рядом шею господин Линевич, Сашиным зрением не обладавший. – Что вы там увидели?
– Ничего, – огрызнулся офицер. – Нашим преследователям больше ничего не мешает. Сейчас они передохнут немного и вновь займутся нами.
– Так чего же мы тут стоим? – всполошился путеец. – Бежим
И даже без просьбы поручика, подхватив со своей стороны безвольного барона, потащил обоих своих товарищей к близкому уже перевалу. Откуда только силы взялись у рыхлого красавца…
Миновав высшую точку подъема на последних крупицах сил, они повалились, как по команде, едва только склон под ногами сменился относительно ровной площадкой.
– Десять минут отдыха, – прохрипел поручик и с автоматом в дрожащих руках занял позицию, с которой можно было держать под прицелом весь проделанный только что маршрут. Бедняга Максимов погиб, но геройской смертью своей выиграл для беглецов изрядную фору.
«Он, безусловно, заслужил награду, – думал Александр, пользуясь передышкой, чтобы проверить оружие – не хватало еще, чтобы в нужный момент заклинило затвор или приключилась какая-нибудь иная напасть. – Георгиевский крест солдатику положен. Но как же найти его? Ничего, не иголка. Наших войск здесь немного, а Максимовых в них… Найдем…»
Минуты шли, а туземцы не собирались возобновлять погоню.
«Неужели он их так сильно потрепал?..»
* * *
Пуля ударилась о камень и с визгом ушла в сторону, заставив куропаток сорваться с места и скрыться в кустарнике. Саша уронил голову на приклад автомата и затих.
«Нет, „федоров“ все-таки плохой заменитель дробовика, – с отчаяньем подумал он. – Если бы козел какой-нибудь или горный баран подвернулся, я бы, конечно, не сплоховал, но это же даже не куропатки – цыплята какие-то! Воробьи…»
Оторвавшись от погони, тройка беглецов блуждала в горах уже четвертые сутки. Без еды и воды. Источниками эта местность, похоже, была бедна, и рассчитывать приходилось только на скудную росу, выпадающую под утро на камнях. Увы, манна небесная попутно не выпадала, и голод утолить было решительно нечем – хоть траву жуй, похожую на ворс сапожной щетки – такая же жесткая и несъедобная. Охота же с трехлинейным автоматическим карабином была непродуктивна – ничего крупнее местного тощего суслика или тех же перепелок-недоростков не встречалось.
А фон Миндену становилось все хуже и хуже.
Несмотря на вялое сопротивление барона, Бежецкий тщательно осмотрел его раны, как только представился случай – помочь чем-то более реальным он был не в состоянии. Несколько мелких осколочных ранений головы, плеч и спины особых тревог не вызывали – глубокие, возможно с сидящими в них крошечными осколками, они воспалились, но жизни не угрожали. Беспокоил поручика огромный кровоподтек на уровне лопаток и жалобы фон Миндена на отнимающиеся время от времени ноги. Очень походило на ушиб позвоночника, если не хуже. Александр из нескольких веток и разорванной на ленты куртки соорудил некое подобие корсета, но в любом случае это было мизером по сравнению с той помощью, что требовалась раненому. Но тут уже он был бессилен…
С Линевичем тоже не все было в порядке. Когда стало ясно, что от погони они оторвались, столичный чиновник резко изменился, повеселел, сыпал комплиментами Саше, строил планы насчет своего триумфального возвращения в Кабул…
– Я буду ходатайствовать о награждении вас, Александр Павлович! – вещал он. – Вы настоящий герой! Никто на вашем месте не способен на такой подвиг! Не только сбежать из плена смогли, но и вывели нас с поручиком! Я преклоняюсь перед вами, господин Бежецкий!
А бедняги Максимова, пожертвовавшего своей жизнью, чтобы они трое могли спастись, для него как будто уже и не существовало…
И так же резко сменилось его настроение буквально через пару часов. Чиновник стал раздражительным, кричал на офицеров, порывался повернуть назад… Подобные смены настроения повторялись с тех пор регулярно, и поручику стало понятно, что мозги путейца не выдержали встряски… Позапрошлой ночью он вообще исчез, и Александру удалось разыскать его лишь после долгих поисков – чиновник метрах в двухстах от «лагеря» сидел под скалой, обхватив колени руками, и плакал навзрыд, словно малый ребенок. После этого Бежецкому приходилось, невзирая на бурные протесты отбивающегося руками и ногами (даже кусаться пытался) чиновника, связывать его на ночь и во время привалов.
Вот и сейчас, стреноженный, он лежал рядом с безмолвным фон Минденом, бледностью и неподвижностью походившим на мертвеца, понося своего спасителя на чем свет стоит.
– Палач!.. Убийца!.. Освободите меня сейчас же, мерзавец! – Господин Линевич уже охрип от долгих криков, и проклятия его походили на сиплое карканье. – Вам удалось добыть что-нибудь съестное? – тут же, без перехода, деловито осведомился он. – Я умираю с голода!
– Нет, впустую, – устало ответил Саша, аккуратно ставя автомат к камню и опускаясь рядом.
– Бездарь!.. Подонок!.. – снова заголосил кликуша, ворочаясь на своем жестком ложе.
«Может, развязать его к чертям собачьим? – подумал офицер, отворачиваясь. – Пусть идет себе на все четыре стороны! Доберусь, в конце концов, и с одним фон Минденом. А там скажу, что путеец сбежал ночью, когда я спал…»
Но, думая об этом, Саша уже знал, что никогда так не поступит. Даже если придется тащить на себе сразу двоих: все более теряющего подвижность барона и связанного чиновника.
– Заткнитесь, Линевич, – не открывая глаз, внятно проговорил фон Минден, которого Саша полагал пребывающим без сознания. – Надоели уже своей бездарной имитацией бреда хуже горькой редьки.
Путеец мгновенно замолчал, чего Александр совсем не ожидал от него. Лежал и молча сопел в траву.
– Вы не могли бы, поручик, помочь мне перебраться подальше от этого симулянта? – попросил немец, неуклюже пытаясь сесть: ноги у него, похоже, совсем уже не двигались. – До смерти надоел своим скулежом сей господин!