Збиг: Стратегия и политика Збигнева Бжезинского
Шрифт:
Именно благодаря Трёхсторонней комиссии он познакомился с губернатором Джорджии Джимми Картером. В 1973 году, составляя список представителей от США, Бжезинский с коллегами решили включить в него какого-нибудь губернатора-демократа с быстро развивавшегося в промышленном направлении Юга; они выбрали Картера, который стал усердно посещать все конференции, поскольку ему недоставало опыта в международной политике. Бжезинский предложил ему (как и другим политикам) свои услуги, и на протяжении 1975 года присылал быстро постигающему премудрость Картеру свои статьи и заметки; в результате проницательность и сила губернатора настолько впечатлили Бжезинского, что он пообещал Картеру свою поддержку [42] . Впрочем, на этот раз тот был единственным, кому Бжезинский намеревался помогать в избирательной кампании. В начале 1976 года Бжезинский заявил о себе как о главном советнике по внешней политике Картера – в этом ему должен был помогать Ричард Гарднер, коллега по Трёхсторонней комиссии и профессор Колумбийского университета – и он провёл достаточно убедительную кампанию, которая способствовала ноябрьской победе Картера в борьбе с Джеральдом Фордом, проложившей ему дорогу в Белый дом.
42
См., например, Бжезинский Картеру, 17 декабря 1974 г.,
Итак, получив подготовку в Университете холодной войны 1950-х годов и исследовав зарождающийся «промежуточный» мир международных отношений в 1960-х и 1970-х, удачно для себя приняв участие в нескольких избирательных кампаниях, Киссинджер и Бжезинский, дошедшие до Белого дома, способствовали созданию новой элиты американской внешней политики, отправив старый истеблишмент – уже дискредитировавший себя войной во Вьетнаме – в историю. Во второй главе своей книги 1984 года «Наш собственный худший враг» И. М. Дестлер, Лесли Гелб и Энтони Лейк описывают как раз такую смену караула и приход того, что они проницательно называют «профессиональной элитой» [43] . Это описание и по сию пору остаётся лучшим среди прочих, и, кроме того, оно выполнено отчасти в автобиографическом ключе: Гелб и Лейк сами принадлежали к той самой профессиональной элите. Но при более пристальном рассмотрении Киссинджер и Бжезинский были не совсем типичными представителями этого нового класса. Их, скорее, можно назвать первопроходцами и образцами для подражания, задавшими высокий стандарт будущим поколениям, особенно в области интеллектуальной отдачи. По крайней мере, одна биографическая черта сближает Киссинджера и Бжезинского, отделяя их от остальной «профессиональной элиты»: их отношение к политике.
43
Destler, Gelb, and Lake, Our Own Worst Enemy, глава 2.
Оба, как мы видели, добились своего положения благодаря участию в избирательных кампаниях. Но ни тот, ни другой не были настолько уж убеждёнными сторонниками какого-то одного кандидата. Конечно, у Киссинджера были более консервативные взгляды, но он нисколько не смущался, работая на администрацию Кеннеди и Джонсона (пусть даже и опосредованно), и он поддерживал отношения с Нельсоном Рокфеллером, имя которого ассоциировалось с умеренным и даже либеральным крылом Республиканской партии («республиканцы Рокфеллера»). Несмотря на несогласие с неоконсерваторами и на то, что «новые правые» называли его отступником, он был достаточно гибок, чтобы намекать на сотрудничество с Рейганом, и даже произнёс жёсткую антисоветскую речь в фонде «Наследие». Пусть этого и не было достаточно для того, чтобы войти в администрацию Рейгана, но с ним поддерживал связи Джордж Г. У. Буш, лично его недолюбливавший, и это позволило Киссинджеру сохранять некоторый доступ ко всем администрациям республиканцев, особенно при Буше. Бжезинский же, со своей стороны, – традиционный либерал, долгое время поддерживавший Демократическую партию, насколько это соответствовало его взглядам на внутреннюю политику. Но реальное значение имеют его взгляды на международные отношения. Как мы видели, в 1972 году он не согласился поддержать Макговерна. Он поддерживал дружеские отношения с «ястребом» Рейганом и открыто поддержал Джорджа Г. У. Буша в кампании 1988 года, поскольку воспринимал Майкла Дукакиса как слишком левого (к разочарованию своей бывшей студентки по Колумбийскому университету и члена Совета национальной безопасности Мадлен Олбрайт, служившей советником Дукакиса по внешней политике) и как реинкарнацию Макговерна. В общей сложности он тем или иным образом имел отношение к каждому американскому президенту от Кеннеди до Обамы, за исключением Джорджа Г. У. Буша, которому противостоял.
Эти факты не совсем согласуются с отчётливой политизацией «новой элиты». Во многом это вопрос поколений. Если Киссинджер и Бжезинский родились в 1920-х годах, то основная масса профессиональной элиты родилась в 1940-х и после. Молодой Киссинджер принимал участие во Второй мировой войне, а Бжезинский хорошо помнил её подростком, пристально следившим за всеми событиями по радио и записывавшим свои размышления в дневнике. И именно эта война сформировала их политические взгляды. Но для новой профессиональной элиты формирующим событием стала война во Вьетнаме и бурные 1960-е, породившие новую эру идеологии и заставившие политологов разойтись по разным лагерям. Являются ли Соединённые Штаты государством, империалистическим по своей природе, которое слишком охотно применяет военную силу? Или это праведная нация, которую предаёт её собственная либеральная элита? Война во Вьетнаме усилила внутриамериканские политические разногласия, разделив левых (таких как Тони Лейк, Лесли Гелб, Ричард Холбрук и Мортон Халперин) и правых, часто происходивших из тех же демократических рядов (таких как Джин Киркпатрик, Ричард Перл, Пол Вулфовиц и Эллиот Абрамс). Промежуточный мир международных отношений быстро поляризовался, и правые аналитические центры и журналы (фонд «Наследие»; Американский институт предпринимательства; «Комментари» и т. д.) сражались со своими левыми соперниками (Фонд Карнеги; до некоторой степени Брукингский институт; «Форин полиси», представлявший, впрочем, довольно разные взгляды; «Уорл Полиси джорнал» и т. д.), тогда как Совет по международным отношениям старался преодолеть возникшую пропасть, широко открывая свои ряды в 1970-х, но с исчезновением старого истеблишмента его влияние падало.
Киссинджер и Бжезинский олицетворяли собой разрыв с традиционным истеблишментом, но они никогда полностью так и не слились с новой профессиональной элитой и не стали её неотъемлемой составной частью. В каком-то смысле можно утверждать, что они сами по себе составляют отдельную категорию – решающую переходную группу. И, возможно, это объясняет природу их личных отношений – они жили в одном и том же мире. В конце концов, несмотря на все свои разногласия и вполне обоснованное противостояние, между ними не наблюдалось яркой вражды, они не старались по любому поводу нападать друг на друга и не навешивали друг на друга ярлыки.
Более того, между собой их сближал и статус «аутсайдеров». «Несмотря на всю свою славу и всё своё влияние, Киссинджер в американском обществе оставался чужаком, – пишет Джереми Сури. – Его происхождение из немецких евреев сыграло свою роль в его карьере, но оно же мешало ему обрести полную легитимность в глазах общественности» [44] . Бжезинского тоже постоянно подозревали в том, что его взгляды на американо-советские отношения полностью определяются его польским происхождением. Нападки со стороны старого истеблишмента бывали порой очень болезненными.
44
Suri, Kissinger and the American Century, 11.
45
Isaacson and Thomas, Wise Men, 736.
46
Бжезинский Авереллу Гарриману, 21 июня 1974 г., папка «Гарриман, У. Аверелл 1964, 1974–1976», ящик I.12, Документы Бжезинского.
21 июня 1974 года
«Уважаемый мистер Гарриман!
Кое-какие мои знакомые сообщили о вашем высказывании, согласно которому моё польское происхождение мешает мне объективно оценивать американо-советские отношения… Поскольку вы человек прямой, позвольте и мне сказать прямо, что я вовсе не считаю, что происхождение Генри Киссинджера мешает ему эффективно заниматься ближневосточными проблемами, как я не думаю и то, что вы, будучи по происхождению капиталистом-миллионером, не можете руководствоваться разумом в отношениях с советскими коммунистами.
Искренне ваш, Збигнев Бжезинский».
Позже Бжезинский и Гарриман примирились – до такой степени, что Гарриман в 1977 году пригласил только что назначенного советника по национальной безопасности пожить несколько месяцев в его вашингтонской квартире, пока тот занимался переездом своей семьи и вместе с Маршаллом Шульманом, Ричардом Холбруком и другими представителями администрации Картера устраивался на новом месте. Но сомнения по поводу его происхождения оставались, как они остаются и по сей день. 6 декабря 1973 года государственный секретарь Киссинджер принимал в Фогги-Боттом девять представителей академической среды, включая Маршалла Шульмана, Стэнли Хоффмана и Бжезинского. Обрисовав весьма мрачные перспективы изоляции Америки во враждебном мире на 1976–1980-е годы, он пошутил, что в любом случае будет рад, что Бжезинский унаследует его должность, потому что прецедент того, как выходец из другой страны успешно занимал такой высокий и престижный пост, уже есть. Бжезинский просто добавил: «Надеюсь, это станет прочной традицией!» [47]
47
Среди девяти профессоров были Стэнли Хоффман, Маршалл Шульман, Дэвид Лэндес, Ник Валь, Ричард Улльман, Стивен Гробар, Роберт Пфальграфф, Уолтер Лакер и Бжезинский. Записка о беседе, «Meeting with Secretary of State, luncheon given by Henry Kissinger, Dec. 61973, 1:pm-3:15pm», папка «Киссинджер Генри 1970–1973», ящик I.16, Документы Бжезинского.
Факт состоит в том, что Киссинджер и Бжезинский поддерживали неплохие отношения, несмотря на усиливавшиеся разногласия во взглядах и на само собой разумеющееся соперничество, из-за которого у них с 1969 по 1980 год возникали некоторые трения. Стороннему наблюдателю может показаться, что перед ним два заклятых врага. Но перед историком, имеющим доступ к их переписке и анализирующим сближавшие их социальные силы, предстаёт совсем иная картина.
Киссинджер регулярно принимал Бжезинского в Белом доме и в Государственном департаменте, часто наедине. Например, на обеде в июле 1969 года они говорили о насущных вопросах – о запланированном возобновлении отношений с Китаем, об отношениях с Москвой и, разумеется, о том, как быть с Вьетнамом. На следующий день по просьбе Киссинджера Бжезинский отослал свои идеи по поводу «значения мира» Никсону, и тот позже в том же месяце произнёс их в своём тосте в Нью-Дели [48] . В мае 1970 года оба долго обсуждали осложнения во внутренней политике в связи с вторжением в Камбоджу. Киссинджер выражал свои страхи по поводу внутреннего разделения – не столько в связи с возмущением левых, сколько в связи с возможным реакционным уклоном Никсона – и признавался, что подумывает о том, чтобы оставить должность до конца срока Никсона, но не собирается возвращаться в Гарвард. Ему не хотелось встречаться со своими прежними коллегами, которые, по его мнению, поддерживали студенческие волнения. Они также говорили о Ближнем Востоке, о Германии (оба не видели особых шансов на успех «Остполитики»), о ситуации с радио «Свободная Европа/Радио Свобода», активность которого власти Западной Германии собирались свернуть в угоду Москве [49] .
48
«Talk + dinner with Henry Kissinger», 14 июля 1969 г.; Бжезинский Киссинджеру, 15 июля 1969 г.; Киссинджер Бжезинскому, 22 июля 1969 г., папка «Киссинджер, Генри 1956–1969», ящик I.16, Документы Бжезинского.
49
Записка о беседе с Генри Киссинджером, 23 мая 1970 г., папка «Киссинджер, Генри 1970–1973», ящик I.16, Документы Бжезинского.
Такие встречи проходили несмотря на критику, которой Бжезинский подвергал президентскую администрацию. Например, на следующий день после беседы с Киссинджером о камбоджийском кризисе, отослав конфиденциальные замечания по поводу выхода из кризиса, Бжезинский опубликовал комментаторскую статью в «Вашингтон пост», озаглавленную «Камбоджа подорвала наше столь необходимое доверие», в которой он критиковал отношение к проблеме со стороны интеллектуалов, но в ещё большей степени решение Никсона, как и «некоторых советников мистера Никсона». «В наши дни ситуация несравненно сложнее, и она требует более взвешенной оценки международных реалий», – писал он [50] . Но Киссинджер поблагодарил его за конфиденциальные заметки и в приписке пообещал «держать ситуацию с радио «Свободная Европа» под контролем» [51] .
50
Записка «Камбоджийский кризис», 25 мая 1970 г., папка «Kissinger, Henry 1970–1973», ящик I.16, Документы Бжезинского; Zbigniew Brzezinski, «Cambodia Has Undermined Our Vital Credibility», Washington Post, May 24, 1970, 35.
51
Киссинджер Бжезинскому, 22 июня 1970 г., папка «Киссинджер, Генри 1970–1973», ящик I.16, Документы Бжезинского.