Здесь и теперь
Шрифт:
— Very nice…
Я погладил её по макушке. Девочка рванулась к художнику, протянула булку. Но тот отрицательно покачал головой и горестным, безнадёжным жестом тоже погладил голову девочки.
У меня перевернулось сердце. Пошел дальше, чувствуя, что вот–вот разревусь.
Навстречу, раздвигая толпу, шли пять расхристанных девушек, видимо старшеклассницы. Они что-то отчаянно скандировали, стараясь переорать бульвар. Одна из них размахивала плакатом. Там было написано:
«Долой нашего учителя литературы!»
Когда
От невидимого в темноте Средиземного моря потянуло знобкой свежестью.
Пора было возвращаться в отель.
Обратно шёл по улице вдоль бульвара, сопровождаемый доносящейся из ночных баров музыкой. Страстный перебор гитары сменялся взрывом джаза, снова гитарой…
На капотах припаркованных к бортику тротуара автомашин, укрыв лицо ладонями, в одних колготках и коротких меховых накидках сидели проститутки.
Идти между музыкой и этим позором, скрывающим своё лицо, было жутковато.
Внезапно одна из стеклянных дверей, за которой плавали цветные всполохи, отворилась. Выскочил китаец в белой курточке, ухватил меня за руку, лопоча, стал тащить внутрь, совать какую-то тонкую книжку. Это оказалось меню ресторана «Кухня Гонконга».
— Но, — сказал я. — Но.
Китаец отстал.
Пройдя ещё несколько кварталов, я потерял направление. Передо мной уходили вверх незнакомые улицы. Бульвар остался позади.
И тут я увидел высокого старика. Все в нём было респектабельно: чёрный костюм, чёрный галстук–бабочка на белой манишке, бамбуковая трость. Старик совершал моцион во втором часу ночи.
— Сеньор, отель «Expo»?
— «Expo»? — Лицо его напряглось, потом прояснилось. Он поднял трость и, что-то говоря по–испански, стал показывать в ту сторону ночной дали, где намечалось зарево площади.
«Plasa de Katalunja», — только и разобрал я.
— Грациас.
Но старик продолжал тыкать тростью в темноту. Стало ясно: он силится внушить, что от площади Каталонии нужно будет свернуть влево и дальше идти вверх.
— Грациас, — снова сказал я и тряхнул головой, показывая, что все понял.
Старик с сомнением поглядел на меня, и мы расстались.
Я шёл быстро. Хотелось вернуться в отель хотя бы к трём часам, урвать часть ночи, выспаться. Трудно было поверить, что ещё сегодня утром я выходил из своего дома.
«Какие разные миры!» — думал я. Всё, что я нёс в себе, всё, что составляло мою биографию, боль и надежду, казалось несовместимым с этими улицами, где продолжалось ночное гулянье, где незнакомые люди дарили друг другу розы, где у освещённой витрины стоял длинноволосый скрипач, играл Моцарта, и песеты прохожих падали в раскрытый футляр скрипки, лежащий на тротуаре.
Наконец я вышел на слепящую светом площадь Каталонии, стал огибать её, вспоминая, что уже проезжал здесь днём во время автобусной экскурсии мимо вон того фонтана, вот этого отеля «Кальдерой»…
Кто-то сильно дёрнул за плечо. Я обернулся.
Это был старик. Галстук–бабочка сбился на сторону. Он тяжело дышал, дрожащей рукой показывал влево, за угол.
Боясь, что я пропущу поворот, он, оказывается, мчался за мной всю дорогу…
— «Expo»! — старик продолжал показывать влево. — «Expo»! Avenida Mallorca!
С этой минуты я окончательно влюбился в Испанию. Стоящий передо мной человек олицетворял собой благородный народ Сервантеса, Гарсиа Лорки.
Я поцеловал ошеломлённого старика и свернул с площади.
…В десять часов утра, свежевыбритый и невыспавшийся, с сумкой в руке, я стоял перед своим отелем. Нежно пригревало весеннее солнышко.
Только что автобус «Юлия» отошёл со всей туристской группой, повёз её на экскурсию в парк архитектора Гауди. Я ничуть не жалел, что остался один. Конечно, любопытно было бы взглянуть на причудливые виллы, на недостроенный собор, созданный знаменитым зодчим, но меня гораздо больше интересовали люди. А все эти вычурные здания можно было увидеть и на сериях цветных фотографий, которые наверняка продавались наискосок — в магазинчике с полосатыми маркизами над витриной, где у входа висели гирлянды книжечек–гармошек для туристов.
Надо было бы перейти мостовую и купить такой буклетик, посвящённый творениям Гауди, но ещё неизвестно, сколько могла стоить гипотетическая испанская шаль. Поджидая знакомую Анны, я решил с её помощью выяснить стоимость подобной вещи и по возможности немедленно её приобрести, пока оставались деньги.
Что-то обидное и несправедливое было в том, что я оказался здесь без Анны. И ещё подумал о матери: за всю свою трудную жизнь ничего, в сущности, не увидела, нигде не побывала…
Красная микролитражка остановилась у тротуара. Дверца распахнулась. Невысокая женщина вышла из машины, позвала:
— Артур! Это вы? Садитесь скорей! Тут нельзя парковаться!
Я сел в машину, и мы тут же тронулись с места.
— Извините, несколько задержалась, отвозила сына в колледж! — Катя вела автомобиль, курила, расспрашивала об Анне. У неё был московский говорок без примеси акцента.
— Вы давно здесь?
— Пятнадцать лет. Училась с будущим мужем в Москве, в Плехановском, а он испанец. Так и попала сюда. Вообще-то я из Киева. Что ж вы так мало рассказываете об Анне? А как её Гоша? Как чадо — этот анфан террибль? Два года назад ездила в Киев к сестре, по пути побывала у Анны и дома, и на даче. Там, признаться, было напряженно…