Здесь издалека (сборник)
Шрифт:
Остановилась машина, серебристая иномарка-капелька, никогда не разбирался в названиях и марках, но судя по всему — дорогая, комфортная. Вынырнула из нее элегантная пара под тридцать, как из рекламного ролика — люди, у которых всё складывается и раскладывается, смотря по обстоятельствам. Светлый летний пиджак, бирюзовое платье с неглубоким вырезом, изящный взмах руки с брелоком, иномарка послушно мигнула огоньками и осталась ждать, а хозяева нырнули в дверь какого-то магазинчика — снасти для рыбалки, надо же. Собираются в отпуск, не иначе. Может, у него эта рыбалка — как у Лени астрал? И будет сидеть бирюзовая дама на берегу, и познакомится с каким-нибудь чудаком вроде меня… А такой ведь и прибьет, не поморщась. Лене нужно тоже быть благодарным, за его-то
А с Маришкой у нас было общее дело, тот самый проект. Деньги кончились довольно быстро, проели, в конце концов, но строгой отчетности по грантам тогда и в заводе не было. Что написали, то и хорошо, в конце концов, по их германским меркам потрачены были копейки, а результаты в любом случае были небесполезными. И я надеялся, что мы напишем эту книгу вместе, а потом защитим с ней по диссеру, и устроимся работать куда-нибудь в Геттинген или Штутгарт, в университет или научный центр, и вытащим своих супругов, и всё у нас будет как в сказке — за тридевять земель, за тридесять морей.
На самом деле более ценным было другое. Мы называли это словом «выгуливать». Мы вместе уходили, например, с заседания кафедры, и я кипел, по-детски возмущался: ну как же так можно, ну неужели они не видят, что всё разваливают своими руками, кого они набирают в аспирантуру, кого выбирают в ученый совет! И мы гуляли час или полтора по Воробьевым, шли в Нескучный, она выслушивала меня, и соглашалась, и мы вместе высмеивали самоуверенную тупость заведующего, крысиную возню наших милых кафедральных дам. Иной раз можно было бы сойти с ума, если бы не эта пара глаз, которая видела вещи точно так же, как и я.
Вот идут пор другой стороне улицы и квохчут две дамы того самого возраста, предпенсионного… куда делась та девоночья жизнерадостность, то веселье, что катило на роликах? Они ведь тоже были девчонками, эти дамы. Почему им теперь надо постоянно кого-то грызть, даже не за должность, а так, ради удовольствия? На нашей кафедре грызли Маришу, может быть, во многом из-за меня. Бабский коллектив не простит женщине, если на нее так смотрит мужчина. И уже мне надо было выгуливать Маришу, и объяснять ей, какие это всё глупости, впрочем, она и сама всё знала, я мог бы и помолчать. Она же была прирожденным психотерапевтом.
Именно так. Я бы просто не смог без нее. Да что там — я и в самом деле не мог без нее, как без наркотика, и это совсем не походило на подростковую влюбленность. Мне надо было знать, что она будет рядом всегда, когда будет нужно. Может быть, я пережал немного с этим? Ей, наверное, просто надоело приходить на помощь… В общем, этого я от нее и ждал на самом деле, не проекта, нет.
А с проектом, конечно, ничего не вышло. И даже нельзя сказать, что виновата была Марина. Я тоже, в конце концов, переоценил себя, и задачи оказались куда более масштабными, чем думалось сначала. Рабочая гипотеза затрещала под грузом исключений и необъяснимых фактов, и надо было вводить новые и новые параметры. Это было даже красиво и интересно, теория вырисовывалась еще более и глубокая и живая, но всё это требовало материала — систематизированного и классифицированного. Без него все наши выкладки становились просто голословными утверждениями, как в недавней монографии того зубра. В Геттинген с таким не берут.
Наверное, она просто сломалась под этим грузом черной работы. Может быть, ей не хотелось быть второй — но, с другой стороны, она же сама не претендовала ни на что иное… В конце концов, есть лидеры и есть ведомые, это естественно, тут нет ничего обидного. Вот как этот работяга в замызганной ветровке, что идет навстречу, счастливый, с бутылочкой недорогого пивка, не станет никогда ни бизнесменом, ни даже начальником цеха, и это его собственный выбор.
В общем, она просто пропала. Не пришла на кафедру в оговоренное время, но ответила по телефону, что придет завтра, не пришла другой раз, а потом и по телефону ее застать уже было невозможно. Леня трубку не брал никогда, принципиально, а Марина то ли
Спасибо, что Лиза тогда меня по-настоящему поддержала. Она выслушивала мои гневные отповеди, которые выдал бы я нерадивой сотруднице, если бы она подошла к телефону — а выдавал в пустоту, платяному шкафу или Лизе. А то я и просто сорвался на Лизу без особых причин, потому что было мне хреново, а она поняла и простила, без скандала. Тут уже она меня, по сути, выгуливала, хотя совершенно этого не умела.
Негустой поток людей обтекал, как струя летнего дождя, не оставляя следов в памяти и ничего не меняя в этом мире. Как знать, может быть вот здесь, вот сейчас рядом проходят родные друг другу люди, которым недостает только одного — познакомиться? Как мы с Маринкой. Или на самом деле мы были чужими — и остались ими? Просто сцепились в какой-то момент зубья шестеренки, а человек не на станке выточен, у него все зубчики разные, и число их шестизначное. Вот, иногда совпадают два зубчика, как у нас с Маришей. Провернулись колесики — и всё, вращаются себе дальше, зацепляют других и по другим поводам. И к той комбинации, одной из миллиона, уже не вернуться никогда.
Даже если я увижу ее сейчас, что я ей скажу? Не высказывать же старые обиды, да и хорошего у нас было больше, как ни крути. Сказать, что когда-то я не мог без нее жить, а теперь могу, и вроде бы неплохо получается? Что я написал-таки свой диссер, и она может придти на защиту, выпивать с зубром — ах да, зубр-то как раз не придет… Не придет и она. К чему? Работает, наверное, в каком-нибудь офисе, бумажки перекладывает за свою «полторашку», объем продаж отслеживает.
Нет. Ничего не будет. «Как Леня, как дочка». Да понятно как, в целом неплохо. Ну, и Лиза с Вадькой тоже. Вот, в Евпаторию собираемся, Вадьке путевку достали от универа, ему же надо, и такое еще бывает, хотя редко. Ну, заходите как-нибудь. Чужие люди. Совсем чужие. И лучше даже не знать, что и как сейчас, потому что если беда — уже не помогу, а если мне будет нужна ее помощь — уже не доверюсь. А светских бесед за чаем мне и так хватает в жизни. Нет.
Он уже нырял в метро, бегом спасаясь от очередного наплыва летнего дождя (опять не догадался зонтик захватить), как вдруг из киоска с дисками резануло чем-то до боли родным, бардовским. Барды нынче в моде, и песня была забыто-знакомой — нескольких слов было довольно, чтобы она развернулась там, внутри, в огненный цветок.
Как же там пелось? «Друзья уходят как-то невзначай…» — а дальше? Не помню. Потом: «и мы смеемся с новыми друзьями, а старых вспоминаем по ночам». И еще там точно так было: «и на прощанье стискиваем руки, и руки обещают нам: приду». Не приду, и не придет. Некуда приходить, и незачем. И даже просто некому.
Зато есть отзыв, идиотский, но формально положительный, и оба оппонента только за, и ученый совет наверняка не будет кидать подлянки, и значит, что-то в жизни получилось. А старых вспоминаем по ночам. И пусть. И ладно.
Это было, и спасибо жизни, ей, себе самому, что оно — действительно было, а значит, осталось навсегда.
Любовь накануне референдума
Велик и страшен… А впрочем, нет. Крут и приколен был для Сереги Демина год от Рождества Христова 1991, а от начала перестройки — это смотря как считать. Ходил он на демонстрации, возмущался подавлением свободы слова в Вильнюсе, требовал отмены шестой статьи конституции и всего такого прочего. И славно пригревало уже почти весеннее солнышко, разбрызгивая нестерпимый свой блеск по сугробам на обочинах — ну ничего, вот еще чуть-чуть, и потекут они, и наполнится душный московский воздух щебетом птиц и ароматом цветов.