Здесь издалека (сборник)
Шрифт:
— Молодец, Демин, — сатир, похоже, сам был удивлен, — я вижу, взрослеешь. Садись, пять.
Помолчал, пожевал губами, и продолжил.
— Вот видите сами, какие судьбы решаются в эти выходные. История Отечества — это вам не просто предмет, это наша с вами современность. Вот тогда многие не понимали действий Лавра Георгиевича, даже в ближайшем окружении оппозиция была, пока не повывели ее, а уж теперь и подавно. Видите сами, как корниловские идеалы сегодня оплевывают и продают, за доллары американские как мартышки вертятся, про свободы всякие попугайски твердят.
— Это вы про Михаила Сергеича? — ехидно спросили с задней парты.
— Не перебивай,
Знаете, как поднимали страну из разрухи, как строили заводы, преодолевая сопротивление отдельных элементов. Как из отсталой, избяной, выросла Россия передовая, индустриальная, под руководством патриотов. Как боролись с внутренними врагами. Как отражали потом немецко-коммунистическое нашествие, освободили из-под тельмановской пяты пол-Европы, с американцами на Эльбе встретились. Небось, тогда они нас длинным долларом-то не манили! Русский штык тогда весь мир узнал.
Самое на сегодняшний день актуальное, как создали мы наш Евразийский Союз, равноправное отечество для всех народов. И пусть сегодня в Туркестане устраивают замятню, пусть Бесарабия вводит латинский алфавит, пусть остзейцы вопят об отделении — где бы они были без великой Патриотической России? Так что, ребята, все на референдум! И голосуем, как один, за сохранение Союза. Не нужна нам эта перестройка по чужим шаблонам, что бы нам там подпевалы Запада не вещали сладкими голосами.
— Эх, — пробормотал сосед по парте, но так, чтобы Викторыч не слышал, — а победил бы тогда Ульянов, глядишь, жили бы сегодня как нормальная социалистическая страна, та же Швеция!
А Иришка, Иришка бросила ему на парту записку. «Сережка, какой ты молодец! Как ты им вставил! Я так и знала, что на самом деле ты за Союз!» И падала Серегина голова на жесткий пластик парты, и не знал он, на каком он свете, и как ему дальше на этом непонятном свете жить.
И тут зазвенел звонок… Звонок с пары. Нет, не с пары — чего бы это Серега лежал на паре под одеялом в одних трусах? Точно, будильник. Нет, не будильник… Будильник не так звонит. Телефон. Звонил телефон.
— Я уже ушел, — донесся из коридора голос отца, и щелкнул замок двери.
— Сережа, возьми трубку, я не могу, — это мама отозвалась с кухни.
Еще не проснувшись, выскочил Серега в коридор…
— Сережка, привет… — раздался в трубке иришкин голос.
— Привет… — растерянно отозвался он… — слушай, там… там у нас Тельман или Гитлер?
— Какой Тельман? — удивленно переспросила она.
— Ну, памятник во дворе… — пояснил он, уже понимая, что несет чушь.
— Не проснулся еще, что ли? — хихикнула она.
— Ну вроде…
— Сереж… ты в голову не бери, а? Ну, вчерашнее, я сама знаешь как переживала, не спала… Сереж… Я тебе чего сказать-то хотела. Давай сегодня в кино куда-нибудь завалимся, а? Только о политике больше не надо, ладно, Серый?
Благодарю
Так она и говорила: «Благодарю Сталина». Интересно, сама-то хоть понимала, что мало не до бешенства доводит этим Катю… Катерину, выговаривала она, вот ведь тоже! Уставится в окно, немытое, слепое, в деревянной потрескавшейся раме, а за ним жестяные крыши и уголки далеких реклам — да что она видела в этом окне, с ее-то очками! — пожует губами, прошамкает: «Благодарю Сталина. За все благодарю». Нарочно она, что ли?
Катя, конечно, и сама хороша, что было тогда спорить? Еще ведь Пушкин велел «не оспаривать глупца», а если глупец старше тебя в три раза, да нет, почти в четыре; если глупец всю жизнь положил за твое счастливое будущее; если он стар и болен, если вообще это не глупость, а травма историческая, вроде как вывих родовой; если маразм это, а не глупость — как такого переспоришь?
Попыталась однажды. Уже собиралась уходить, а та как раз была у окна, и дверь за Катей запирать не собиралась — были у Кати свои ключи. И опять, вечное свое: «благодарю…» И взорвалось внутри кипевшее: он-то здесь причем, это она, Катя, таскает продукты, варит ей этот суп, убирается, уж как может — скажи спасибо! Ну не ей, так хоть тем, кто ее прислал.
— За что, Глафира Петровна? — с чужим каким-то металлом в голосе спросила она тогда.
— Что за что? — не поняла старуха.
— Сталина за что благодарите?
— А за всё, — невозмутимо ответила она, и ясно стало, что ответ давно готов, выстрадан, отполирован, и дискуссии не предполагает.
— Ну за что, за что? За войну, за коллективизацию, за аресты?
— И за это. Молодая ты еще, Катерина, вот и ерепенишься. Ничо, подрастешь, поймешь сама. Только меня уж не будет.
— Бабушка Глафира, — только и смогла сказать Катя, опускаясь на стул, — ну что вы такое говорите! Да не буду я никогда такого понимать, и благодарить его не за что. Вы — да, вы многое сделали, воевали, вам благодарность. Ему-то за что?
— А чо мы без него? — тем же ровным, бесцветным тоном отозвалась бабка, — ну ничо, поймешь потом.
— Да Бога, Бога благодарить надо!
— А нет его, бога-то.
И нечего было Кате на это ответить. Сама себя уже ругала: не миссионерствуй, когда не просят! Впрочем, когда и миссионерствовать тогда? Ну, уж во всяком случае, не тебе, клуше, только опозоришься, и что себя опозоришь, неважно, важно, что имя Его от таких хулится. Но уперлась рогом, и выдохнула:
— А церковь — есть?
— Церква есь, — согласилась бабка.
— Так ведь эта церква и помогает вам! Обеды вон, откуда, думаете, таскаю? Я ж у вас копейки… — и тут же сама осеклась, стыдно было таким попрекать.
— Денег, чоль, надо? Так я дам, — ответила бабка, не сдвигаясь с места, — есть вон, похоронные. Под наволочками в шкафу. Ты уж тогда возьми, если чо. А надо будет — и так бери, чо мне похоронные. Чай, на улице не бросят, всяко закопают. И Митьке-то телеграмму отбей, чтобы приехал…
Бабку понесло на любимую тему: как помирать будет. С нее уж скоро не скоро своротит. И чувствовалась в этом какая-то фальш: ждет, что начнут ее отговаривать помирать, обещать долгой жизни. А что тут обещать, когда — да, единый всем конец, и лично Железной Глафире до него и в самом деле рукой подать. Тут жизнь надо итожить, думать, с чем предстанешь. И кого благодарить, соответственно. Но Катя только молча собрала свои судки, поправила съехавшую скатерку на столе, пошла к выходу.