Здесь русский дух...
Шрифт:
Дело было в конце июня, а седьмого июля нагрянули маньчжуры.
— Жаль, не успели соколики, — глядя на то, как трудовой люд спешно покидал стены, покачал головой Толбузин. — Ладно. Придет время — достроят. Теперь для нас главное — выстоять…
Глава двенадцатая
ВЕЛИКИЕ ИСПЫТАНИЯ
Маньчжуры подступили к Албазину, неся с собою разорение. Пять тысяч пехоты прибыло на судах, конница и отряды работных азиатов приблизительно таким же числом пришли берегом.
На этот раз генералы Лантань и Лантарги, которые привели войска, не стали предлагать русским сдаться. Они были уверены в своей победе, так как лазутные люди докладывали, что в крепости и тысячи человек не наберется, тогда как под их началом людей имелось раз в десять больше.
Когда маньчжуры попытались артиллерийским огнем уничтожить город, албазинцы нанесли по противнику ответный удар. Их ядра и петарды наделали такого шуму, что маньчжурам пришлось отступить. Уходя, они сожгли все постройки вокруг крепости, а заодно и весь посеянный пашенными хлеб.
— Бесы! Все посевы погубили! Как нам теперь быть? — горевали люди.
— Ничего, — успокаивал их воевода. — Как-нибудь до осени дотянем, а там и войне конец. Главное, чтобы пороха и свинца хватило. Маньчжур пошумит-пошумит и уйдет ни с чем.
Этой надеждой жили и сейчас. Как они радовались, когда в другой раз маньчжурам снова досталось от пушкарей! Многие казаки встали в рост и махали азиатам кулаками, а один ушлый казачок из полка Бейтона снял штаны и показал им задницу.
— Вот этого не видали! — закричал он.
— Не придуривайся! — зыркнул на него Бейтон.
— Пусть его!.. — весело вскликнул кто-то из казаков. — Не знаешь? Русак задом крепок.
Казаки гоготали.
— Складно сказано! Маньчжур на пятки силен. Вон как убегает!
— Не на тех напали!
— Верно! Теперь пусть они нас ждут в гости. Как придем в их жилища и изнасилуем баб! Каково?.. — горячится сивобородый дядька, пришедший с Бейтоном.
— Укороти язык! — велел ему стоявший поодаль Черниговский. — Разошелся!
— Язык мой — враг мой: прежде ума глаголет, — ответил ему мужик.
— Ну-ну… Всякая птица от своего язычка погибает, — ухмыльнулся Никифор.
Сивобородый показал ему кулак. Гляди, мол, ты еще не знаешь нашего брата. Мы, тобольские, так всыпать умеем…
— Брось! Языком мели, но рукам воли не давай, — предупредил его Черниговский.
— Вот-вот, — пришел на помощь казаку Иона. — Как вдарю сейчас оглоблей, будешь знать!
Тобольские разозлились.
— Чего? Мы вас зараз в рог свернем — только суньтесь…
Албазинцы схватились за сабли.
— Цыц! — прикрикнул на зачинщиков наблюдавший за противником воевода. — Хватит! Нечего время терять. Я могу и власть применить. Или кому-то хочется на суку болтаться?
Услышав это, казаки притихли. В самом деле, лучше в бою умереть, чем принять позорную смерть.
Люди думали, получив должный отпор, маньчжуры уйдут за Амур, но не тут-то было. Встав рано поутру, они увидели странную картину: сняв с себя доспехи, тысячи маньчжуров, сменив оружие на заступы и топоры, вдруг занялись мирным делом. Одни из них рыли ямы, другие носили бревна, третьи вкапывали бревна в землю, ограждая свои позиции частоколом, остальные же делали сверху навал из множества срубленных деревьев. Все это походило на разбуженный лесной муравейник, где в кажущемся всесветном хаосе имелся свой определенный порядок.
— Никак сидеть здесь собрались, — сказал Толбузин стоявшему с ним рядом на крепостном валу Бейтону.
— Похоже, — ответил тот. — Поняли, что в лоб нас не одолеть, так решили взять измором.
— Зачем им ограждения? — удивился воевода. — Боятся кражи коней?
Полковник внимательно посмотрел вдаль.
— Коней не коней, а охранить себя хотят, — сказал он. — Знают, сукины дети, на что способны казаки, поэтому и страшатся.
— Правильно делают, — усмехнулся Толбузин. — Сегодня же ночью пошлю людей жечь их городьбу. Сколько тут до них? — примерился он. — Ладно, моим разведчикам-пластунам это раз плюнуть! — сказал он. — Сейчас же прикажу им готовиться. Эй, кликните-ка мне Петьку Опарина! — шумел он стоявшим поодаль казакам.
О качестве работы пластунов и говорить не приходилось. Все когда-то началось с прибившихся к албазинцам беглых донских и запорожских казаков, которые, живя в своих южных домах, с детства владели этим искусством. Те в свое время могли сутками сидеть в плавнях и камышах, выжидая неприятеля, а то и незамеченными пробраться на животе во вражеский стан. Потом люди постарели, но пластунское искусство они передали своим сыновьям. Теперь уже тем приходится совершать чудеса. Старшим у них служил десятник Петр Опарин, который, чуть окрепнув после тяжелого ранения, лишь третьего дня вернулся в Албазин вместе с Дашкой и двумя ее младшими братьями.
— Свадьбу-то когда будем гулять? — увидев, как светятся Петровы глаза, подначивали его казачки.
Петр спокойно реагировал на подколки друзей.
— Побьем маньчжура, и гульнем, — ответил он.
Той же ночью Петр с товарищами незаметно подкрались к еще пахнущей свежей смолой неприятельской городьбе и, заложив меж бревен пороховые заряды, взорвали ее. В стане врага началась паника.
— Русские! Русские! — проснувшись от взрывов, в испуге кричали маньчжуры. Наблюдавшие эту сцену казаки видели, как те, гонимые поднявшимся огненным смерчем, в страхе метались среди горящих руин, не обращая внимания на команды своих начальников.
— Эх, сейчас надо пушками по ним вдарить! — мечтательно произнес кто-то из казаков.
— Еще лучше бить их клинками, — сказал другой. — Где наш воевода? Пускай ведет нас в бой.
— Ляксей Ларионыч, может, и впрямь?.. — послышался в темноте голос Черниговского.
— И не думайте! — вместо него ответил Бейтон. — Нас слишком мало. Маньчжуры опомнятся, и что тогда?..
— Эх ты, немецкая твоя душа! — послышался в темноте чей-то недовольный голос. — Ты казаков наших не знаешь.