Здесь русский дух...
Шрифт:
— Коль есть казаки — считай, есть и войско, — говорит.
— И то верно… — произнес Федор.
— Вот и договорились… — Неожиданно он притянул Федора за рукав и прошептал ему на ухо: — Только ты молчи, что у Разина-то служил. Не то найдутся злые людишки — выдадут Разбойному приказу. Там уж не пожалеют…
— Ха! Меня виселицей не испугаешь, но слова твои запомню, атаманушка, и доброту твою не забуду. Если позовешь — всегда приду к тебе на выручку, — ухмыльнулся Опарин.
— Отлично! — сказал Черниговский. — Теперь бегом ко мне в приказную избу. Буду тебя брагой угощать. Зови и жену с детьми. Наверняка не слишком жировали в дороге, поэтому отъедайтесь понемногу.
Федор пошевелил рукой свою давно не чесанную бороду, словно ловил какую-то мысль, и произнес:
— Нам бы угол какой на первый случай найти…
— Не переживай, казак, найдем вам место, — пообещал атаман. — Можете пока у меня пожить… Я ж ведь вдовый, поэтому места точно хватит. Потом сами отстроитесь… Эй, где там Макейка? — кликнул он своего порученца.
— Так ведь его нет. Сказал, у него убежал конь, и он пошел искать животное, — вышел из приказной избы на крыльцо писарь Ерофеев.
— Непорядок. Почему мне об этом не доложили? Кто нам с гостями накроет стол? — покачал головой атаман.
— Я, атаманушка!.. Я вам и накрою… У меня там каша в чугуне варится… Хлебца нарежу, огуречиков соленых, груздочков положу — чем не еда? — выбежал на крыльцо дежурный казак.
Приказная изба была для атамана и местом службы, и одновременно жильем. Все же текущие дела там выполнялись дежурным казаком, которого ежедневно назначали по графику, и только делопроизводство вел штатный писарь.
Речь шла об обыкновенной рубленой избе с небольшой терраской и покоями: передней, горницей, в которой решались казенные дела, спальней и кухней, где порой хозяйничала приходящая женщина.
Погостив пару дней у Никифора, Опарины решили, что доставляют ему много хлопот, и нашли себе другой приют. Остаток лета и зиму они рубили избу, поэтому к весне она уже была готова. Крепкая изба получилась, просторная, с крышей из теса, а то ведь иные норовят все делать на скорую руку, поэтому и избы получались не слишком теплые и приземистые, с одной небольшой горенкой, которая служила и гостиной, и спальней, и одновременно кухней. Такие посконные избы в основном находились по Амуру. Глянешь — кругом соломенные крыши. Ведь крыли соломой не только избы, но и амбары, и риги, и конюшни.
Федор же хотел для семьи чего-то принципиально иного. Лес хорошо подходил для стройки — смольчак и меньше черного. Чернолесье.
Черниговский не стал торопить Федора. Ничего, мол, служба подождет — устраивайся. Пока суд да дело, Федор купил строевого коня, справил себе новый казацкий кафтан, достал припрятанную до поры сабельку, а когда освободился от домашних дел, вышел на службу.
Так и потекла жизнь. Походы, учения, сборы ясака, ночные дозоры, разъезды… Без кровавых стычек тоже не обходилось. Чаще всего албазинцев беспокоили маньчжуры и преступники-азиаты, которых называли хунхузами, но присутствовали еще и свои разбойные люди, не говоря уже про непокорных тунгусов… В общем, дел хватало.
Казаки сначала все приглядывались к Федору, а потом приняли и зауважали. Медовуху пьет, законы казацкой вольницы почитает, в бою дерется как зверь. Кроме того, жалостливый. Где надо было бы по морде вдарить, он обходился крепким словом. Одна беда — любил женщин. Это, мол, у него с Дона, где, по разговорам, тьма-тьмущая заморских наложниц. Поэтому там немало рождается чернобровых деток. Где-то, видно, и у войскового старшины не один такой маленький турок растет.
Больше всего Федор понравился атаману. Как говорил он об Опарине: и голова светлая, и рука крепкая, да и совесть чиста. На таких можно положиться. Один раз только и вспылил на него, когда тот привез в острог маньчжурскую пленницу.
— Чего будем делать с твоей косоглазой? Красотка-то, сам видишь, непростая. Узнают маньчжуры о ее новом доме — вот шуму-то будет! — вопрошал Никифор.
— Не отдам я Саньку!.. Умру, но не отдам, — заявил Федор.
С другим у атамана разговор короткий, а тут он сжалился.
— Если не можешь без нее — живи… — сказал он. — Бабу твою все равно жалко. Хорошая она у тебя, Наталья-то. Мне б такую женку. Однако с бабами мне всю жизнь не везло. Одни изменяли, другие рано умирали, — неожиданно нахмурился он. — Последняя так и вовсе погибла от рук злодея… Теперь уже и боюсь свататься к кому. Вдруг такая же история выйдет?
…Чутко идут кони, фыркают. Чуют, чуют чужой дух… Тайга она и есть тайга — в ней всякой нечисти пруд пруди, подумал Федор. Оттого и беспокоятся кони. Впрочем, до Агафона Огуменника еще дальше. Это тогда леший ночью из лесу выходит, чтобы подурить. Особенно пашенным достается — нечисть-то чаще в поле любит пошалить, снопы по гумнам раскидать. Вот и стерегут ее мужики в вывороченных тулупах с кочергою в руках…
— Слушай, атаман… Чего-то мы про нашу молодежь забыли! Не пора ль ее уже ставить в строй казацкий? Бродят, понимаешь, целыми днями… У пашенных они всегда при деле, а наши-то лоботрясами растут, — снова зазвучал в темноте голос Федора. — Сам видишь — народу у нас не слишком много, а тут маньчжуры подступают к границам. Где нам силу брать? Молодежь хитрая. Дай им острую саблю и коня — они бы кое-кому из нас, старых казаков, нос-то утерли…
Атаман замолчал. То ли заснул, а может, размышлял.
— Чего молчишь, атаман?
— Чего говорить-то? — усмехнулся тот. — Нет у меня для них ни сабель, ни коней. Тогда какой может быть разговор?
Ведь прав атаман, подумал Федор. Не в его власти распоряжаться государственной казной. Но есть же какой-то выход!
— За трофеем надо идти, за Амур. Царь-то про нас, видно, забыл… Ни оружия с выпивкой, ни чего другого не шлет. Может, ему уже и не нужен Амур-то? Атаман, нужен он ему или нет? — сказал Опарин.
— Нужен. Только что-то не ладится у него там. Все с Европой воюет… Из-за того, говорят, и казна пуста. Так чего ж еще ждать?
— Вот я и говорю: нам нужен трофей. Только прикажи, атаман, — я все, что надо, достану, — жестко не отступал от своего Опарин.
— Оно б ничего, но царь нам велел больше не гулять в маньчжурские земли. Вот и якутский воевода в последней своей речи говорил, что бросит в темницу всякого, кто разозлит верховного хана, — вздохнул Никифор.
— Да-а. Все же можно попытать счастья, — протянул Федор.