Здесь русский дух...
Шрифт:
Так каждый день. Сонный и печальный, приходил Федор Опарин в Иконный терем. Надевал замазанный в красках и клею передник, обвязывал лоб пеньковым венчиком, чтобы в глаза не лезли масляные пряди волос, и начинал работу.
Когда-то в детстве его сюда привел отец, который считал живописное дело весьма перспективным, а главное — оно всегда будет в цене, так как художества нравились самому царю. Это тебе не блюдца глиняные и стаканы расписывать красками. Тут, брат, дело серьезное, творящееся не как-нибудь, а по уставу и под присмотром самого великого государя и патриарха. Не случайно великий царь всея Руси Алексей Михайлович подарил иконникам окружную грамоту и, сам бывая в тереме, часто щедро жаловал мастеров своей царской брагой, знатной одеждой и прочими царскими благами. Поэтому мастера работали с прилежным старанием, помня о святом назначении дела и его почитании святыми апостолами Христовой церкви.
Федька как раз особым прилежанием не отличался. У него были хорошие мужицкие руки, и его тянуло туда, где требовалась настоящая мужская сила. Зачем ему эти иконы! Другое дело — мешки с углем на горбу таскать или же с пудовым молотом в кузне управляться…
Не раз просил своего отца, чтобы тот отвел его на угольные склады или хоть в подмастерья к зодчим определил, где он смог бы, ворочая тяжелые бревна, показать свою силу, но тот жизнь прожил, твердо зная, что к чему. «Надорвешься, и чего тогда будешь делать? У отца с матерью на шее сидеть? Не-ет, не получится…» — сказал он сыну.
Разве можно перечить родителям? Пришлось терпеть. За прошедшие годы Опарин многому научился. В Иконном тереме ведь не только писали лики святых угодников, но и создавали планы городов, печатные листы, исполнялись нужды денежного двора, расписывались болванцы, печи, трубы и составлялись всякие расчеты. Иконы тем не менее занимали главенствующую позицию в работе мастеров. Федор с интересом узнал, что честное иконописное дело ведется не кое-как, а по разному старинному обычаю. Всякие иконописные правила повелись издавна, еще от афонских уставов. Икона создавалась по заведенному порядку. Первую и главную основу ее клал мастер высшей категории — знаменщик, который создаст на дубовой или липовой доске нужный рисунок. Дальше в дело вступает лицевщик, пишущий по этому рисунку лик, а долицевщик заканчивал все остальное: нимбы, ризы и другое облачение. Довершал работу мастер травного дела. Тот писал вокруг святых угодников небо, горы, пещеры, траву, деревья, наводил золотые звезды на небо или солнечные лучи. После этого златописцам оставалось сусальным золотом обвести венчики и поле иконы.
Федор начинал с самой низшей ступени. Готовил иконные доски, клеил их, выглаживал хвощом. Когда чуть повзрослел, дьяк, под чьим присмотром работали мастера, перевел парня в рабочие-растиратели, вместе с другой группой рабочих, готовивших левкас — гипс на клею для покрытия иконной холстины. Вроде простая работа, но и в ней были свои секреты, передававшиеся из поколения в поколение.
Выше прыгнуть ему не позволял осуществляющий теремное приказное дело окольничий. Маленький, говорит, еще, чтобы лики святых угодников писать. Тут, мол, не только твердая рука нужна, не только острый глаз, но и особая святость в душе. У тебя душа разгульная. Не возражай — знаю, слышал, как ты девиц-то посадских на сеновалах мнешь.
Правду говорил окольничий. Очень уж любил Федор хорошо провести время, поэтому и решил старый пономарь женить своего сына. Дескать, только баба его к дому привяжет, а уж когда пойдут детишки, то и вовсе станет не до гульбы. Искали родители для Федьки невесту и, наверное, нашли бы, но тут в Москве случился бунт, и стало не до этого.
…Волнения в городе начались еще задолго до того, как заполыхали боярские чертоги. Причиной послужила новая пошлина на соль, введенная Алексеем Михайловичем по совету своего ближнего советника боярина Морозова и товарища Плещеева во втором году царствования. Этой пошлиной хотели заменить разные старые мелкие поборы, в число которых входили стрелецкие и прямые государственные налоги, проезжие пятипроцентные пошлины — мыты и прочее. Такое упрощение должно было служить облегчением для всех, но народу пришлось платить за соль двумя гривнами на пуд больше. Следом чрезмерно поднялась в цене соленая рыба, служившая главной пищей у москвичей. Тут еще последовало разрешение торговать табаком, за что при царе Михаиле Федоровиче резали носы. Все вместе вызвало крайнее недовольство у благочестивых людей, не желавших перенимать иностранные обычаи и называвших табак «богомерзкой травой».
Стал возражать народ, заскрежетал зубами. Вспомнили всё — и новые налоги на соль, и о табаке, и бесконечные поборы чиновников. Начались поджоги боярских домов, угрозы в адрес знати. До вил и топоров не дошло, а вот оборот соли в Москве резко сократился. Видя такое дело, царь посчитал нововведения неудавшимися и велел вернуться к прежней политике.
Народ вроде успокоился, но, как оказалось, ненадолго. Через два года в Москве вновь начались волнения, ведь поборы чиновных людей так и не прекратились. Ко всему прочему, люди испытывали недовольство текущей государственной политикой, когда «белые слободы» столичной знати освобождались от всех налогов, тогда как остальным посадским не было никаких послаблений.
Обратились к царю с прошением навести порядок. Никакие просьбы до того не доходили, ведь всякое прошение также решали чиновники.
Тогда возле церквей стали собираться на сходки толпы народа. Возмущенные люди захотели остановить царя силой, когда он будет проезжать улицей, и потребовать у Алексея Михайловича расправы над лихими слугами. В первую очередь над царским родственником, боярином Борисом Морозовым, ставшим самым влиятельным человеком в государстве, а также над его сподручниками Леонтием Степановичем Плещеевым и Петром Тихоновичем Траханиотовым. Первый заведовал Земским приказом, а второй — Пушкарским. Это они устраивали поборы, сажали в тюрьмы ни в чем не повинных людей и выбивали силой взятки. Они же задерживали жалованье служилым людям и потакали иностранным торговцам во вред своим.
Еще люди хотели потребовать от царя созыва Земского собора, чтобы тот принял новое Уложение законов, при этом законов справедливых и всех устраивающих.
Федор помнил, как все тогда началось. Ближе к полудню вдруг загудели в церквях колокола, будто тысячи медных душ слились в единый могучий стон. За окном кто-то громко прокричал:
— Эй, народ! Собирайтесь в кучи! Идем Морозова с его сподручниками грабить!
— Побьем злодеев! Хватит этим разбойникам над нами издеваться! — послышалось в ответ.
— Правильно! Изгнать поганого Морозова!
— К тюрьме! Выпустим арестантов!
— Бояр солить идем!
— А стрельцы? Будут мешать.
— Стрельцы тоже с нами заодно!..
Услышав подобные новости, художники заволновались. Что же там такое творится-то? Вот бы взглянуть хоть одним глазком…
— Я вам гляну! Так гляну — век будете у меня помнить! Не нашего ума дело, понятно? — услышав слова мастеров, прикрикнул на них дьяк.
Звон колоколов становился все громче и отчаяннее. Еще сильнее колотилось Федькино сердце. Человек он любопытный, и ему не терпелось узнать правду о происходящем. Вечером люди начнут делиться новостями, а ему и сказать будет нечего. Все произойдет без него.
Тут снова за окном голоса.
— Эй, люди! Чего сидите? Бегите к Кремлю! Будем вершить суд над Морозовым да Плещеевым!
Как над Морозовым? Ведь он царский родственник…
— Ниче! И самому царю на орехи достанется!
— Эх, лихое времечко!.. Значит, Бог услышал наши молитвы…
Неужели бунт? — то ли обрадовался, то ли испугался Федька.
Вон уже и языки пламени в слюдяных окнах пляшут, и крики за окном не смолкают.
Дождавшись, когда дьяк уйдет в приказную избу Оружейной палаты, парень украдкой выбрался из терема и, присоединившись к вооруженным палками людям, побежал вместе с ними в сторону боярских палат.