Здесь русский дух...
Шрифт:
До скончания наших дней пользоваться услугами католиков? В таком случае Европа всегда будет знать о наших планах, потому как все эти отцы-иезуиты, усердно работающие переводчиками, не кто иные, как папские соглядатаи и лазутчики, под предлогом просвещения азиатских народов и проповедей учения Христа прокладывающие путь Европе на Восток. Азиаты теперь наши соседи, а поэтому нужно дружить с ними. И язык их изучать, и привычки, и веру — пригодится!
Переговоры с цинскими посланниками длились тогда чуть ли не целый месяц. Чтобы маньчжуры не заскучали, в их честь почти ежедневно задавали пиры; азиатов возили на прогулки по окрестностям Москвы, а кроме того, специально для них в «комедийной хоромине» Преображенского села и «комедийной палате» Кремлевского дворца по распоряжению царя устраивались театральные зрелища с участием лучших придворных артистов.
На звериный промысел больше не выезжали. В прошлый раз дико нагулялись, и в Москву вернулись едва живые. Три дня и три ночи пьянствовали, обмывая охотничьи трофеи. Вот уж удивил царь своим небывалым гостеприимством посланников! Как еще богу душу не отдали после такого непомерного распития медов, горелок, как не лопнули от закусок? Царь не злоупотреблял едой, а других угостить любил. На протяжении своей жизни он представлял образец умеренности. К столу царя всегда подавались самые простые блюда — ржаной хлеб, немного вина, овсяная брага или легкое пиво с коричным маслом, а иногда только одна коричная вода. Впрочем, даже этот стол не имел никакого сравнения с теми, которые государь держал во время постов. Во время Великого поста царь Алексей обедал только три раза в неделю — в четверг, субботу и воскресенье. В остальные же дни ел по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и пил по чуть-чуть пива. Рыбу царь ел только два раза в Великий пост и соблюдал все семь недель поста.
Кроме постов государь не ел ничего мясного по понедельникам, средам и пятницам. Таким образом, ни один монах не мог превзойти его в строгости поста. Таким усердным соблюдением постов государь выражал строгую приверженность Православию, всем уставам и обрядам Церкви.
Несмотря на такое постничество и умеренность, в мясные и рыбные дни, а особенно — в праздники, посольские и иные пиры на царский стол подавалось до семидесяти блюд, но почти все эти блюда расходились на подачи боярам и другим лицам в знак благоволения и почести.
Вот и на охоте царь меньше ел и пил сам, а больше угощал остальных. Посольских же и близких ему людей Алексей Михайлович кормил из собственных рук, стараясь отдать им лучшие куски. При этом царь зорко следил за тем, чтобы сидящие за столом не брезговали, а много пили и закусывали. Охотники, погруженные в полуобморочное состояние, возвращались в Москву, пытаясь после неделю отдышаться, и морщась срыгивали сытную еду.
В общем и целом, все прошло складно, и царь остался доволен поездкой. Жалел лишь о том, что не смог показать гостям своих соколков в деле, но ведь не сезон. Хотя под занавес Алексею Михайловичу все же повезло. Когда он уже осознал невозможность такого случая, неожиданно высоко в небе показалась черная точка. Вначале все подумали, это ворон залетел в зенит, но тут с неба послышался зазывный гусиный клик.
— Гусь-гуменник! Давай, выпускай соколка!.. — закричал кто-то из охотников. Алексей Михайлович не мог поверить своим глазам. «Откуда в такую пору гусь? — удивленно подумал он. — Может, какие-то обстоятельства задержали его в болотах?»
Речь шла о когда-то раненной птице, которую еще в начале лета подобрал в поле старый егерь Фома Силантьевич Проклов, совершавший обход угодий. Он ее выходил, но когда начался птичий отлет, в стаю не пустил. Слабенькая, мол, пусть еще перезимует. Тут к нему гонец. Так и так, батюшка царь очень хочет удивить заморских гостей соколиной охотой — выпусти-ка своего воспитанника. Тот погоревал-погоревал, да и пошел на уступки. Сам же царь приказывает!
Вдогонку гусю пустили двух опытных птиц. Один соколок — низовой, привыкший поднимать добычу в гору, другой — верховой, бьющий ее сверху. Почуяв родную стихию, соколки вперегонку устремились ввысь. Первым к жертве подлетел годовалый сокол, опередив старого молодецкого соколину. Он стал летать под гусем, гоня того вверх, а затем, вынырнув позади него, внезапно ударил гуся под левое крыло, всадив отлетный коготь в птицу и распоров ее как ножом. Гусь гуменник, взмахнув напоследок крыльями, сорвался с неба и камнем рухнул на землю. Годовалый сокол тотчас опустился на него и, перерезав птице горло, стал пить кровь…
— Видели?! Все видели? Вот так вот… — кричал Алексей Михайлович.
Он горделиво глянул на гостей — как им понравилось зрелище? — и погладил свою светлую, чуть тронутую сединой бороду. Теперь, кажется, всё — можно возвращаться домой. Лучшего представления чужеземцам в жизни не видать.
…Когда в первый день переговоров пинские посланники раскрыли свои карты, прямо заявив, зачем они явились в Москву, царь впал в ярость.
— Ворюги! — оставшись наедине с главой Посольского приказа Матвеевым, воскликнул он. — Чего захотели! Отдай, говорят, нам Амур. Вот этого они не хотят? — кипя от бешенства, продемонстрировал он Матвееву кукиш. — Плевал я на их императора! Видишь ли, мира захотел… Не он ли послал свое воровское войско на русский град Албазин? Не императорские ли воины жгли населенные пункты и убивали стариков, баб, их детишек? Нет уж, все, дудки! Пусть передадут своему верховному — русский царь своими землями не торгует. Албазин мы с Божьей помощью восстановили, и теперь, гады, пусть только сунутся туда — я на них мои лучшие дружины нашлю, и те дойдут до самого Пекина. Тогда уже не жди от нас пощады!
Матвеев выглядел гораздо сдержаннее, хотя и у него прямо клокотало в груди. После паузы он постарался успокоить государя:
— Не торопись, батюшка Алексей Михайлович, ссориться с азиатами. Не время сейчас…
— Что ж мне делать? Не идти же нам, в конце концов, на уступки! — опираясь на царский посох, начал нервно расхаживать по Кабинету царь, тогда как Артамон Сергеевич стоял, не смея в присутствии государя даже опуститься на лавку. — Да ты садись, Артамон, чего стоишь? В ногах правды-то нет… — сказал Алексей Михайлович. — Верный мой друг, есть у тебя припасенные на такой случай советы? — спросил он сановника.
— Главное, не горячиться, — подтянув полы кафтана и устраиваясь на лавке, произнес Артамон Сергеевич. — Не вздумай передавать посланникам твои мысли, возникшие впопыхах, а то передадут их верховному — беды не оберешься…
Царь и сам это понимал. Маньчжурское царство удивляло окружающих своей могущественностью, и с ним до поры нельзя скрещивать оружие. Вот когда Русь покончит с войнами на Западе, чуток окрепнет да пополнит свою казну, тогда и можно стукнуть кулаком по столу, а сейчас нужно лишь хитрить и от всего открещиваться. Царь пообещает послам разобраться с Черниговским, хотя и так и так надо давно его наказать. Говорят, он там вольницу у себя развел, перестал подчиняться царским сановникам. «Не слишком ли много берет на себя этот холоп? — думал царь. — Так можно и второй Дон нам получить, а кому нужна новая головная боль? Все, велю подчинить Албазин Нерчинску. Пусть всеми его делами управляют из Нерчинского острога, а там наместника посажу. Будет приказы нерчинского командира исполнять. На самой-то Шилке пока порядок. Воеводы сибирские на них не жалуются. Только о Черниговском и говорят»…
«Собрать большое войско для защиты восточных рубежей у нас пока нет возможности, — мыслил государь. — Раз так, то надо оградить даурские поселения посольскими контактами. Для этого требуется завести мирные сношения с калмыцким ханом Бошохту, кочующим со своими людьми между озером Зайсаном и рекою Или, и посылать ему подарки: сукна, китайские узорчатые ткани и красную выделанную кожу. Если подружимся, то у маньчжур не хватит сил противостоять нам», — решил он. Только сами маньчжуры не должны знать и об этих тайных сношениях, и о многом другом, приходящем в голову царю. Главное сейчас — выиграть время, для чего нужно убедить верховного правителя в том, что русские не думают воевать с ним. Более того, не дать правителю даже усомниться в искренности их намерений.