Здесь русский дух...
Шрифт:
— Пожрать у вас что-нибудь найдется? — спросил казак, выставляя на стол четвертинку иностранной водки. Маняшка в ответ пожала плечами. — Как, даже корки хлеба не отыщется?
— Сало есть… Соленая рыба есть, — вдруг вспомнила служанка.
— Так. Щи?.. Вот, в доме две бабы, а готовить некому! — покачал головой казак. — Учитесь, голубки, ведь не век вам Яшка будет щи да кашу варить… Куда он, чертов сын, подевался? Избу не натопил, жратвы горячей нет — всыплю, как появится! — в сердцах бросил Федор.
Он невольно вспомнил жену, более чем хозяйственную
Вся изба блестит после рук жены: и стены, и лавки, и пол, и окна, и двери, и скамьи. Выметет, выскребет, вымоет. Так же чисто у нее и в сенях, и на крыльце, и на дворе, и в хлеву, и на конюшне. Весь мусор выметет, всю грязь выгребет.
У нее детки всегда чисты и опрятны. Про мужа она тоже никогда не забывала — и накормит, и в чистую да выглаженную одежду переоденет. Не баба, а золото! Вот так должно быть у хозяйственной жены. Трудолюбивых мужики любят, поэтому подобные женщины и ценятся зачастую выше красавиц. Отчего же тогда он, Федор, пристал к этой неумехе, маньчжурской девке? Молодость прельстила? Может, нагуляться в ранние годы не успел?.. Пойди теперь разбери!..
Опарин сходил во двор, взял из кучи нагруженных вещей, приготовленных Яшкой Поповым к зиме, несколько хороших березовых поленьев и, воротясь в избу, затопил печь. Скоро в доме стало тепло и уютно.
— Вот, а то заморозили бы парня! — потирая руки и указывая на спящего Степку, проговорил Федор. — Где ж все-таки Яшка? — не на шутку заволновался он. — Может, к какой вдове пошел и задержался? Так ведь сам мне жаловался на одиночество. Неужели наврал?..
Выпив и закусив чем бог послал, Федор завеселел. Душа на месте, теперь можно и тело свое потешить! — подумал он и, подхватив Саньку на руки, потащил в спальню.
Не довелось казаку в эту ночь искупаться в Санькиных ласках. Он только лишь успел снять один сапог, когда кто-то громко и настойчиво заколотил в дверь.
— Папка! Папка! Открывай скорее! Беда-а! — услышал Опарин отчаянный голос Петра.
У Федора похолодело в груди. Уж не с Наташкой ли что случилось?.. — подумал казак.
В одном сапоге выбежал в сени. Там темно — хоть глаз выколи.
— Маняшка, а ну, подай лучину!.. Да ты входи, Петя, входи… Чего у порога-то стоишь? — нащупав в темноте руку сына, потащил Федор его в дом.
Подбежала Маняшка с зажженной лучиной. Федор взглянул при свете на сына и ахнул. Лицо у того было бледным, как у покойника.
— Сынок?.. Что стряслось? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил отец.
Он думал, Петька ему про мать что-то сейчас скажет, а тот вдруг воскликнул:
— Тимоха!..
— Что?.. Что с ним?.. Давай, говори! — потряс его за плечи отец.
— Маньчжуры, пап… Маньчжуры его в плен увели.
— Как маньчжуры?.. Откуда они взялись? — не понял отец, а в висках уже кровь застучала.
— Не знаю. Тимоха сегодня даже ужинать не стал, а сразу побежал с товарищами на речку. Ловушки на налима ставить. Тут их и прихватили всех. Тех, кто сопротивлялся, чужаки саблями порубили, а остальных с собой увели… Там и девки были, и бабы, которые на речку белье ходили полоскать, — пытался объяснить Петр.
— А Тимоха? Он ведь тоже, наверное, сопротивлялся? — зная характер младшего, спросил Федор.
— Сопротивлялся. Как иначе? — ответил Петр.
— Ты говоришь, его в плен увели, — Федор едва сдержался, чтобы не закричать от боли.
— Так его ранило, иначе разве б он дался врагам?
— И то правда, — кивнул головой Федор. — Только ты откуда все знаешь? Тоже там был? — подозрительно поинтересовался он.
— Нет. Яшка Попов рассказывал.
— Яшка? Он-то чего на берегу делал? — удивился Федор.
— Говорит, услышал крик и побежал на помощь. Сейчас в казенной избе лежит, мучается от боли.
— Вон оно, значит, как! Я ненароком подумал, он к бабе какой сбежал, — виновато произнес казак.
— Какая еще баба! — поморщился парень. — Он за дикими яблочками ходил. Они сейчас подмерзли, стали вкусные. Для Маняшки решил собрать, порадовать ее.
— В смысле? — не понял отец.
— У них любовь, — удивил его сын.
— Ишь как!.. — машинально произнес Федор. — Ты подожди немного — я сейчас… Сейчас, сынок, — сказал он Петру и, сунув тому в руки емкость с лучиной, исчез в темноте. Он должен был немедленно возвращаться домой, успокоить Наталью, а иначе, думал Федор, она умрет от горя…
Беда пришла в дом Опариных… Как там Тимоха? Жив ли? Если жив, то каково ему в плену?
Впрочем, проблемы охватили весь Албазин. Здесь каждый человек в цене, и если с кем случалась беда, то она становилась общей. Прошлым летом, к примеру, померла у Тимофея Кафтанова дочка, после того как у нее случился выкидыш, так тоже всем миром горевали, и даже забыли, что дитя у Нюрки не от законного мужа. Так вот и здесь…
«Эх, сынок, сынок… Не уберег я тебя. Ведь я в тот день за дозоры отвечал. Выходит, и прозевал маньчжура…» — не находил себе места Федор.
— Азиаты иногда говорят — резать курицу, чтобы напугать обезьяну, — как-то в разговоре с Опариным напомнил ему старую китайскую пословицу Черниговский. — Маньчжуры хотят, чтобы мы ушли с Амура — вот и решили попугать нас, но на деле только разозлили. Теперь им пощады не будет! — безжалостно добавил казак.
— Э, Никифор, сейчас настали другие времена. Это при твоем правлении мы могли воевать с маньчжурами, а теперь — не смей! Новый приказчик, видишь, какую политику ведет? Не трогать азиатов — и все тут! А если за нами правда? Вот сейчас мне что делать? Просил я Вишнякова дать мне людей — мол, хочу к маньчжурам идти, сына искать… Так отказал, пес проклятый, и мне не велел отлучаться из Албазина, плетьми грозил! — сказал Федор.