Здесь русский дух...
Шрифт:
— Говоришь, смутьян ваш Черниговский? — наблюдая за тем, как жадно Ефим глотает куски курятины и запивает еду крепким алкоголем, переспрашивает Шульгин, невысокого роста, плотный и далеко еще не старый человек, одетый в стеганый татарский кафтан. В Нерчинске Павел был всего-то без году неделя, но уже успел со всеми рассориться. Люди заметили, что новый приказчик все под себя гребет, вот и начали возмущаться, а он им по мордам. Албазинского же атамана он сразу невзлюбил, хотя никогда даже в глаза не видел. Услышал только о его строптивости и отрицательном отношении к ворам, — и все…
— Так, так, батька… — проглотив очередной кусок и запив его брагой, кивнул головой Верига.
— А что народ?
— Да боятся все его, оттого и слушают, — сказал Ефим.
— Под присягой сможешь это подтвердить?
— Да хоть к присяге, хоть под присягу пойду!.. И крест поцелую, и Евангелие, — не к месту усмехнулся Ефим. — Как будто первый раз Бога в свидетели призывать! — добавил он.
— Ну-ну… — заподозрив неладное, медленно произнес Шульгин. — Уж не на его ли место ты метишь? — настороженно спросил он.
Верига едва не подавился костью, услышав подобное. Долго он кашлял, сотрясаясь всем телом, пока не пришел в себя.
— Да я не прочь, но не в моей этой власти… — признался он. — Если б меня поставили атаманом — уж я, будь уверен, батька, порядок-то навел! А Никифор?.. Тот в глаза одно говорит, а за глаза и воевод, и самого государя на все лады ругает. Подать-ясак посылает, только чтобы не навлечь на себя царский гнев. Иначе не видать казне ни амурских соболей, ни иной мягкой рухляди. Знайте теперь, с кем вы дело имеете. При случае не забудьте отблагодарить того, кто вам глаза-то на все это открыл, — горделиво закончил Верига.
Теперь атаману не сносить головы! — после разговора с Шульгиным решил Ефим, но тут же его охватили сомнения. Вдруг напрасно он все затеял?.. Вот возьмут да пришлют им вместо Никифора чужака. Будет ли подобное справедливо?.. Ведь кто, как не он, Ефим, выказал свою преданность государю? Да и албазинских людей он наперечет знает, кто из них чем дышит. Лучшего человека для приказного дела не сыскать.
Ефиму не повезло.
В январе 1674 года по велению государя Албазинский острог был приписан к Нерчинску, а уже 12 февраля по распоряжению Павла Шульгина данной ему властью Никифор Черниговский был смещен с должности албазинского приказчика, и вместо него был назначен нерчинский боярский сын Семен Вишняков.
Заметались души казаков, загудели возмущенные голоса. Вот и пришел конец нашей вольнице! — в ожидании нового приказчика говорили они. За что так Никифора-то?.. Неужели плохой атаман? Ведь вон сколько сделал для Руси. Поглядеть — возродил практически все разрушенные маньчжурами поселения, и Амур крепко держит в руках, не давая врагу опоганить русскую землю. Сколько добра он уже в Москву отправил! Оно, конечно, не все туда дошло — больше половины чиновники по пути растащили, и все же… Говорят, с Шульгиным не сжился — ничего, ведь тот подлюга и вор. Албазин, видите ли, решил прибрать к рукам. Видно, в Москве у Шульгина имеются свои люди. Если так, тогда понятно, почему он ни Бога, ни черта не боится, и такое творит… «Большая Русская земля, а правды в ней как не было, так и нет», — вздыхали люди.
На морозе много не наговоришь, поэтому албазинцы решили все последние новости обсудить в избе для сборов. Народу набилось — не продохнуть, но это лучше, чем стоять на лютом февральском ветру.
— Что будем делать, казаки? — спросил товарищей Федор Опарин.
Те молчат и только плечами пожимают.
— Да откуда ж нам знать! — наконец подал кто-то голос из задних рядов.
— Верно… — вторил ему другой.
— Братцы, неужели мы встанем под нового приказчика? — начал горячиться Игнашка Рогоза.
У казаков сомнение в глазах. Не признают ли их после всего этого смутьянами и бунтовщиками?
— Кто же, интересно знать, придумал такое, чтобы нерчинские люди нами верховодили? — тяжело ворочая желваками, гудел диакон Иона, никогда не отделявший себя от казаков.
— Кто-кто, царь, конечно… — высказался Карп Олексин.
— Может, воевода какой?.. — усомнился Гридя Бык.
— Пойди их сейчас разбери, — тяжко вздохнул Семен Онтонов.
— Эх!.. Заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет. Чего плохого наш атаман им сделал? Вроде верой и правдой царю служил, а его вот этак… — вслух высказался Федор Опарин.
— Ха!.. Сначала Никифора убрали, а потом и за нас возьмутся, — недобро усмехнулся Игнашка Рогоза.
— Да, возьмутся!.. — согласился кто-то из старых казаков.
Сам атаман, опустив голову, угрюмо сидел за столом и молчал.
Вокруг плотной стеной стояли бородатые казаки и с надеждой глядели на него. Дескать, Никифор — мудрый человек. Он обязательно что-то придумает, но молчание главного смущало людей.
— Почему молчишь, Никифор? Скажи что-нибудь… — обратился к нему Васюк Дрязгин.
Тот поднял глаза, и все увидели затаившуюся в них боль.
— Чего я вам скажу? Царская воля…
— Не может быть! Видно, кто-то напел на тебя, атаманушка! — зазвучал с задних рядов чей-то простуженный голос.
Никифор усмехнулся и сказал:
— В этом краю вроде соловьев нет.
— Соловьев нет, но есть волки! — сказали хором казаки.
Атаман вздохнул:
— Чем же я перед волками провинился? Есть ли среди нас волки?
В избе для сборов на миг воцарилась тишина. Все начинают усиленно ломать голову, вспоминая, кто мог нагадить их вожаку.
«Уж не Ефимовых ли это рук дело?» — неожиданно подумал Федор. Он помнил, как тот рвался в Нерчинск и насколько обрадовался, когда в прошлый раз атаман дозволил ему сопровождать обоз с податью. Не забыл старшина и то, в каком веселом расположении духа Ефим вернулся с Шилки. Он попытался отыскать его глазами, но в избе потемнело от количества народа, а тут еще казаки запалили свои трубки, окутав дымом все вокруг… Не дай бог узнаю — убью! — дал себе суровую клятву Опарин.
Долго в тот день не расходились казаки, все пытаясь найти какой-то выход. Кто-то хотел отправить челобитную в Москву, умоляя царя отменить свое решение, а кто-то даже предлагал учинить бунт. Были и иные предложения. Так, к примеру, братья Романовские убеждали всех уйти за Амур. Дескать, по слухам, у верховного правителя маньчжур есть диковинное войско, куда принимают иностранцев. Мол, люди живут и в ус не дуют. У них и жалованье хорошее имеется, и хоромы, а главное — их не донимают наглые московские чиновники.