Здесь русский дух…
Шрифт:
Тимоха с наступлением холодов любил ставить снасти там, где под толщей льда находились свалы и коряжник, а также на перепадах глубин. Там ему больше всего везло на крупную рыбу. В места, где на дне были отмирающие водоросли, он не ходил. Рыба этих участков избегала, потому как старая трава только и делала, что поглощала воздух, которого зимой и без того в воде недостаток.
Тайга тоже влекла Тимоху. В студеную пору он ставил ловушки – петли на зайца и давящие капканы на мелкого зверька, а бывало, что взрослые брали его и на коз, а то и на медведя.
Все же больше всего Тимоха любил реку. Вот и сегодня он хотел вечерком бросить сеточку, но вместо этого ему придется пешком ковылять в слободу. Были бы хоть кони, но где их взять? Тут не у каждого взрослого казака-то они имеются, а которые есть – все при деле. Не пора ли им с товарищами вместо обязательств за Амур прогуляться? Там, говорят, на каждом шагу рыщут конные маньчжурские разъезды. Глядишь, и вернулись б домой. Главное – не робеть…
…Как только начало вечереть, братья, прихватив на всякий случай по увесистой палке, отправились в Монастырскую слободу. По уговору, Любашка должна была ждать Петра в небольшом лесочке, за крайним тыном, но ее там не оказалось.
– Забыла об уговоре? Может, чего случилось? – удивился Петр.
Решили еще немного подождать. Вдруг придет? Стали прислушиваться к каждому звуку.
Вот со стороны слободы донесся до них собачий лай. Это псы ругались на коров, которых пригнали с пастьбы.
– Ычь! Ычь! – кричал пастух и звонко хлопал плетью.
Следом послышался голос какой-то хозяйки, кликавшей своих гуляющих по улицам свиней:
– Чух-чух-чух! Чух-чух-чух!
Слободские жили хорошо. И овчарни здесь у них есть, и коровники с бычками и стельными коровами. Есть даже в одном дворе бычок, который гордо носил кличку Князец.
Ветряная мельница здесь недавно появилась, причем построенная по всем старым правилам. Правда, пока жернова ее не притерлись, поэтому помол выходит чересчур грубый. Зерно со всей округи по-прежнему везли к монахам. У тех хоть мельницы и небольшие, но зато хорошо работали.
…Когда братьям надоело ждать, они решили идти на разведку. Главное – не нарваться на Любашкиного отца. Тот, как казалось Петру, недолюбливал его, и даже на его приветствия не отвечал. Глянет порой исподлобья, тут же пройдет мимо. «В чем же, интересно, я провинился перед ним?» – думал парень, но спрашивать коваля не решался. Вдруг рассердится… С ним шутить – себе дороже. Рука у него тяжелая, как молот. Хряснет – мало не покажется…
На счастье, Платон в это время работал в кузнице. Братья поняли, когда услышали, как тяжело ухает где-то в глубине двора молот. Подав условный сигнал – а это была трель, похожая на соловьиную, – Петр стал с нетерпением ждать. Скоро скрипнула калитка, и следом показалось Любашкино лицо.
– Мы к вам… – широко улыбнулся Петруха, показывая два ряда крепких молодых зубов.
– Тише! – испуганно поднесла палец к губам Любаша. – Папа вчера меня так лупил, так лупил. Я чуть было чувств не лишилась… Вот и Варьке из-за меня досталось.
– Это из-за того, что он на сеновале нас застал? – спросил парень, от удивления выпучив глаза.
– Да…
– Так не будем больше туда лазить. Мест, что ли, мало? – сказал Петр.
Любаша покачала головой:
– Папа сказал, если еще раз увидит нас с тобой, то обоим не поздоровится. Уходи, Петя, уходи! Не надо, чтобы он нас снова увидел вместе.
Петр в растерянности. Смотрит на брата, а тот отвернул свою морду в сторону и только ухмыляется.
– Никуда я не уйду! – неожиданно заявил он. – Ты думаешь, я твоего отца боюсь? Да плевал я!.. Знай, казаки никого не боятся. Давай, вызывай Варьку. Хочу брата Тимоху с ней познакомить.
Брат был человеком стеснительным, несмотря на свою внешнюю браваду. Всегда губу поджимал, когда с ним заговаривала какая-нибудь девка, а то и покраснеть мог.
– Да я… – заморгал глазами Тимоха, но голос Петра остановил его.
– Цыц! Здесь я командую… Чего, Любашка, стоишь? Дуй за сестрой.
Любаша, поддавшись Петрухиным уговорам, уже было хотела бежать за сестрой, но тут раздался громкий свист, и следом из-за плетней показалась босоногая ватага, которой верховодил известный деревенский хулиган Захарка Рыбаков.
Это был кряжистый паренек, одетый в посконную рубаху навыпуск и закатанные до колен штаны. Рыжая голова его была похожа на кусок сена. Раньше и Петра с Тимохой папа так же стриг. Наденет на голову горшок, и давай ножницами кромсать волосы вокруг головы. Теперь же они казацкие дети, а тем позволено носить пышные шевелюры. Скоро, глядишь, и бороды отрастут, но пока лишь пушок покрывал их розовые мальчишеские скулы.
Слободские остановились поодаль и, лузгая семечки, стали нахально глазеть на чужаков. Братья сделали вид, что не замечают их.
– Ты иди, Любаш, чего встала? – сказал Петр, а у самого голос дрожал от волнения.
– Еще чего! Вы ж тут же драться начнете, – сопротивлялась девица.
– Эй, мурло, иди сюда! – неожиданно послышался Захаркин воинственный голос. Петр понял, что это он к нему обращается, но даже ухом не повел.
– Вот дуралей, стоит, раскорячившись, а ничего не понимает, – возмущался Захарка. – Говорю тебе, подойди сюда, а то хуже будет!
– Отвали! – зло огрызнулся Петр, а тот уже разошелся. И так его заденет, и этак. Тогда Петр не выдержал. Разве стерпишь, когда тебя оскорбляют в присутствии твоей девушки? Он повернулся и, помахивая палкой, пошел на обидчика.
– Чего тебе от меня надобно? Я тебе мало по носу бил? – подойдя вплотную к Захарке, спросил Петр.
– Чего? Это надо еще поглядеть, кто кому ее бил! Ты лучше паяло свое закрой, не то прямо сейчас получишь, – затрясся в ярости Захар.
– Ты меня не пугай! – наступал Петр.
– Короче, так, казак… – процедил Рыбаков. – Забирай своего брата и дуй отсюда! И помни: если еще раз увижу тебя здесь, – прибью.
– Завтра… Сегодня струсишь? – вспыхнул Опарин.
– Чо?!
– Да ничо! Кишка, говорю, у тебя тонка! – горячился Петр.