Здесь русский дух…
Шрифт:
Землю Симоновы готовили основательно. В первый год сделали несколько пропашек для поднятия целины, после чего тщательно боронили ее, пока не превратилась в пух. Только потом стали сеять понемногу. Посеяли рожь, пшеницу и овес. Год выдался скупой на влагу, поэтому и урожай не порадовал. Вот так: сеяли рожь, а жнем лебеду, вздыхали Симоновы. Без хлеба они не остались, хотя и пришлось себя урезать всю зиму.
Хотели попытать счастья на озимых, но люди с соседней заимки отговорили. Мол, тут ржаной посев не пройдет – только яровой.
В этот раз решили сеять пораньше, пока земля еще не обсохла. Боялись, морозом прихватит посевы, а пронесло. Те пошли в рост, и теперь только надежда на то, чтобы дожди не зарядили и не залили пашню. Говорят, тут так: в один год солнце убьет урожай, в другой – вода. Весенних половодий, как на Руси, тут не бывает, зато ближе к августу вдруг заплачет небо, а следом и Амур, выйдя из берегов, разбежится по пойме. Тогда какой уж тут урожай? Бывают и хорошие годы, когда и солнца в меру, и влаги – вот тогда пашенным приволье!
Сеять шли дружно, всем гуртом, и брали с собой даже маленьких ребятишек. Идут, бывало, песни распевают. Весело! Впереди всех – подростки, которым не терпится поскорее добраться до места. Следом – бабы с детьми на руках, далее – телега с семенным зерном в мешках, а по обеим сторонам – взрослые мужики, один из которых вел под уздцы лошадь.
Замыкали шествие старики, которым Бог еще дает возможность двигаться. Могли бы дома сидеть, но куда от крестьянской привычки денешься? Сев – начало всему. Это тебе и работа, и праздник в одном числе. Время надежд и испытаний. Ведь говорят же: что посеял, то и пожнешь.
Сеяли в две горсти, проходя по загону дважды с краев. В основном мужики и подростки трудились севальщиками. Повесят себе на шею сумы и корзины из лозняка с зерном, а потом идут неторопливо полем, клочьями сена бросая семя на еще влажную землю. В это время женщины тоже работали. Одни обед для работников на костре готовили, а другие камни и мусор с пашни убирали. Короче, всем хватало работы.
Засеменив поля, устраивали небольшой праздник. Садились кружком на траву и хлебали из чашек щи, потом шла пшеничная каша с коровьим маслом, которую запивали ядреным квасом.
Когда появлялись всходы, требовалось освобождать поле от сорняков. Чаще речь шла о полыни или кислице, которую выламывали и выносили на межу. Еще существовали огороды, скотина, другие хозяйственные дела. Лениться не приходилось, и для детворы находилось дело. Они целыми днями пропадали на выпасах. «Ычь! Ычь! Ычь!» – где-то вдалеке звучали звонкие голоса ребятни, сопровождаемые хлесткими хлопками пастушьих плетей.
Теперь вот подошла сенокосная пора, и весь род Симоновых трудился на покосах. Вставали рано, чтобы косить по росе, и, наскоро позавтракав, брали в руки большие и маленькие косы, спеша на сенокосные угодья. Тяжелая жизнь, но ведь поле муку любит!..
…Поплутав по лесной дороге, казаки наконец вышли на простор. Вокруг луга в цветах, полянки среди ельников и небольшие пашни.
С Петрова дня зарница хлеб зорит, увидев желтеющий хлебный клин вдоль дороги, вспомнил Никифор слова своего покойного отца-землепашца. Такая трепетная любовь к земле передалась и его сыну, только не суждено ему было стать хлеборобом.
– Не обманул старик! Смотри-ка! – указывая рукоятью нагайки куда-то вдаль, сказал атаману Мишка Ворон.
Точно. Выбравшись из зарослей лещинника, казаки увидели невдалеке косарей, которые, встав рядком, проходили косами поле. Поодаль трудились бабы, сгребавшие деревянными граблями подсохшую траву в валики и складывали в копны. Один лабазник, без примесей осоки.
– Эх, хорошо работают, черти! Хотел бы я на их месте быть, – глядя на косарей, восхищенно проговорил атаман.
Он не лукавил. Никифор всю жизнь мечтал иметь собственное поселение и заняться хозяйством, и у него всегда чесались руки, когда он видел работающих в поле крестьян.
– Так, атаманушка! Меняй свою строевую лошадь на клячу, и дуй в пашенные! – издевался его сподручник Игнашка Рогоза.
– Да кто ж мне даст-то? Чай, государеву волю выполняю – границу русскую стерегу. Вот уж когда дадут отставку, тогда… – вздохнул мужчина сокрушенно.
Увлеченные работой пашенные даже не заметили, как подъехали казаки.
– Здорово, что ли, мужики! – громко крикнул атаман.
Косари оставили работу и, глянув с любопытством на прибывших, поклонились им до земли.
– И вам всякого здоровьица, – за всех ответил стриженный под горшок крепкий мужик, одетый в мокрую от пота рубаху.
По правую руку от труженика работал такой же крепкий и похожий на него паренек.
– Смотри, какой быстрый! Твой, что ли? – указывая на белобрысого, спросил косаря атаман, а тот лишь стоял и широко, по-крестьянски улыбался.
– Мой! Еле успеваю за ним. Молния! – ответил мужик не без гордости.
– Как зовут?
– Его Колькой, меня – Андрияном…
– Отлично, – шевельнул усом атаман.
Он слез с лошади и окинул взглядом угодья. Эх, какое приволье! И тишина… Кажется, слышно, как трава растет. Вот в такую же пору они когда-то с отцом и дедом выходили на покосы. Травы высокие, налитые – так и брызжут, так и брызжут соком на острые лезвия кос… Память возвращает его в далекое детство: палящее солнце, духота; темные полукружья пота на рубахах косарей, и душистый запах сена! Разве с ним что-то сравнится?.. Потом эти медленно ползущие пышные возы, оставляющие за собой по дороге клочки зеленого сена, которые так аппетитно подбирает мягкими губами из пыли тянущееся на закат стадо… Вечером – парное молоко, вобравшее в себя весь аромат июньских трав. Пьешь его, и всю дневную усталость как рукой снимает…
Воспоминания детства и пьянящие травяные запахи так подействовали на атамана, что он не смог устоять от соблазна взять в руки косу и пройтись с нею по полю.
– Слышите, мужики, может, чуть отдохнете? – неожиданно обратился Никифор к косарям. – Мы с товарищами поработаем за вас, а то в седле сидеть быстро устаешь, вот и хочется спины поразмять… – добавил он.
– Эх, забодай меня коза!.. – пытаясь удержать на месте молодого горячего жеребца, воскликнул Игнашка Рогоза. – Давайте, мужики, соглашайтесь, если сам атаман Черниговский вас об этом просит!