Здравствуй, ад!
Шрифт:
…У каждого котла был поставлен репродуктор: пели всем известные мотивы. Я различил «Катюшу», «Марфушу», «Тишину»… Черти были одеты по форме, в ботинках и при галстуках, в широких брюках. Им было очень жарко в этой адской жаре. Всем чертям предписывалось соблюдение приличий, по инструкции номер восемь, пунктом номер девять, подпунктом номер шесть (всем — кроме Главного, Главному было можно все). Я сам хорошо видел, как ударили одного, рядового, <за то>, что случайно расстегнул штаны и показал хвост.
Главный великодушно
Меня погубило любопытство. Набравшись смелости, я спросил, просто так, в пространство:
— Кто этот Главный? Это…
ХХХээк!
Я не успел назвать фамилию. Один из рядовых чертей, при грязном галстуке, ловко ухватил мой язык стальными клещами: они всегда были на стреме, у всех — у начальников, у рядовых, у добровольцев, рекрутируемых из мучеников.
— Попался! — засмеялся седеющий черт с погонами (они были пришиты толстыми нитками, прямо к мясу, на плечи). — Попался…
Я подумал, что меня потащат к Главному… Святая простота! Главный был занят серьезными вещами. Ад постоянно реконструировался, несмотря на все протесты консервативно настроенных мучеников и сопротивление отдельных малограмотных чертей, вместо поленьев под любым котлом стоял электронагреватель и в обязательном порядке производилась ампутация рогов почти у всех чертей, кроме самых заштатных. «Техника меняется, ад остается» — вот о чем думал, вот чем озабочен был наш Главный. Уж ему-то было бы до меня!
— Отвайте на семь лет. В ледяную воду, — спокойно кинул черт с при шитыми погонами своим подручным.
Я посмотрел в его холодные свинцовые глаза. От этого не жди пощады! И поблажек не будет. Погоны вшиты в мясо. Чистая совесть. Грядущая пенсия. Счастливая семья… Кадровый! Трудовой!
— Когда остынет, — в котел номер 17. На три года, — продолжал черт с пришитыми погонами. — Потом, проваренного, отпустить. В котел номер 8-бис. Пожизненно.
Я не мог спросить: «За что?» Язык был плотно схвачен. Черт с пришитыми погонами лениво бросил сослуживцу, также с пришитыми к телу погонами, подошедшему из любопытства поглазеть:
— Заразный!.. Весь язык пропитан ядом. Пресечен!
Меня потащили, за руки, за ноги, раздевая догола на ходу. Впереди, пятясь, шел тот же самый шустрый, грязногалстучный, что поймал меня клещами. Он держал их цепко, не ослабляя хватки, вспотев от усердия и удовольствия.
— Егоров! — вдруг услышал я писклявый голос. — Егоров! Иди сюда скорей — привели!
Пришел Егоров. Я знал, что это совсем не Егоров. В жизни я не видывал таких Егоровых! Какой там Егоров — это был черт, в круглых совиных очках, в штатском. Лет тридцати пяти, полнеющий, с залысинами.
— Поставь ему клеймо, Егоров. Номер 58-й.
Егоров вынул из кармана новенькое круглое клеймо. Отточенным, щеголеватым движением. Еще бы! Смысл жизни, ее оправдание найдены в выборе нужного клейма. Знакомая картина технической эстетики! Но сейчас мне было не до нее.
— ННЕ ХОЧУ!
Крик шел молча. Меня прочно держали. За руки, за ноги, за язык. Никто не слышал моего «не хочу». Крика не было. Вовсе не было. Никто не кричал. Никогда не кричал. Да если бы и кричал, что оттого бы изменилось? Все шло своим чередом, по установленному регламенту.
Коротко хихикнув, хоть это в его функции и не входило, Егоров переспросил:
58?
Да, 58.
Я продолжал кричать, все так же молча. Бессмысленно и долго, наобум. Язык в клещах — таков порядок. Мудрый, вечный, справедливый. Пора бы это знать за столько лет пребывания в аду!
Егоров любовно накалил клеймо на огне, под ближайшим котлом. Котел надежно охраняли желтомордые потные черти. В суконных шинелях, несмотря на адскую жару.
— Приложи, Егоров! — сказал седеющий черт с пришитыми погонами.
— Ишь ты… Дергается… — констатировал черт, держащий за язык.
Егоров гнусно ухмыльнулся и поднес клеймо к моему лицу.
— По закону, — услыхал я ровный справедливый голос этого Егорова. — Прижжем твой болтливый. Можешь сколько угодно тогда кричать, тварь… По закону!
…Сплоченная банда. Пест, сука! Высокое исполнительское мастерство, внимание! Сейчас будет петь Лариса Блядь. Сю-сю-юзного конкурса, лирические. И Бздлемешев, тенор. Плюс Ебунчиков, баритон. Хором, начали: за-пе-вай-й!.. Кто там паясничает? Тсс, смир-рр-на! Кто сказал «на хуя нам»?…Мал-чать! Псы! Смиррно!
Карусель кружится. Карусель продолжается. Карусель на полном ходу. Ур-р-рра, р-р-равняйсь! Вольно. Волго-Дон, Бело-мор, в бегущих стреляй! По вр-рр-агам нар-р-рода! Огонь!
— Есть!
Выстрел. Пауза. Промежуток, для перезарядки.
Когда будем брать Кондратова, товарищ полковник?
Под праздники, лейтенант.
Значит, есть время… Поздно-с! «На арест есть санкция». Выдал — САМ. Печать с когтями вместо подписи. Котел номер два. Третья секция. Ату его! Старшина, обыщите! С поличными — готов!
Первое отделение — судьи. Прокурор, адвокат, режиссер, спектакль… Уголовно-процессуально: бейте по жопе. Не время брать его за яйца, ныне гуманизм. Вот то-то же! То-то!
Что? Недоволен? Попался уж — сиди. Не чирикай, попав в дерьмо, голубчик. Что-что? По закону все, по закону… И — добавить жар, раз хочет убежать. Отсюда, милый друг, не убегают. Заруби это на жопе, если не хочешь на носу…Опять бежать? Ну, это слишком! Часовой на вышке! Не зевай, Мухитдинов, Абкаев, Фомин! Жарь ему в спину из автомата! Зорче стой на боевом посту — бди в оба!.. Падаешь? Корчишься? В судорогах?.. Что?.. По закону, мать твою пять, по закону… По закону, подонок, пис-с-сатель, говно!