Здравствуй, ад!
Шрифт:
Шудра нечист от рождения. Одним своим присутствием он оскверняет окружающих. Грязный шудра, считающий себя чистым, нечист вдвойне. Гордый шудра, стремящийся сравняться с рожденными дважды, нечист стократно. Наглый шудра, мнящий себя выше вайшьев, кшатриев и даже брахманов, нечист тысячекратно. Подлый шудра, считающий себя владыкою планеты, нечист в десять тысяч раз. Распоясавшийся шудра, посягающий на всю Вселенную, нечист и гнусен лакх — сто тысяч раз. Безбожный шудра, возомнивший себя Богом, — такой мерзейший шудра нечист и гнусен тысячу тысяч раз… Горе богам, горе людям, горе Вселенной, горе планете — ныне шудра объявил себя верховным божеством. Стал выше Бога!
«Бога нет, — говорит безбожный шудра. — Есть Человек!» И добавляет: «Шудра — лучший из людей!»… Горе Человеку! Человек — это звучало гордо? Человек — это звучит «Шудра»!.. Горе, горе всему человеческому в человеке: человек превратился в Шудру!
Жалок тот, кто стремится понять шудру: шудра не понимает самого себя. Глуп тот, кто хочет помочь шудре: за помощь шудре будет заплачено шудрой. Шудряным миром, шудриной благодарностью, шудриным ответом. Шудрами не правят — вспомните палку! — шудрам велят. Шудра— это грязь от ног Брахмы, тень от тени, получеловек, йеху, родной и кровный брат обезьяны. У шудры нет «я», есть только шудра. Каждый шаг его пахнет шудрою, каждый вздох его — нечист. Только в служении дваждырожденным оправдание шудры, смысл его жизни… Горе жизни! Горе Хозяевам! Горе шудре! — Ныне шудры стали жить лишь для самих себя!
…А еще по Котлограду шныряли бесы. Нет, не путать с чертями — совсем наоборот! Бесы были решительно против хозяев ада, они мечтали подорвать их власть и переделать все по-новому в аду. Толика бесов получилась из разочаровавшихся чертей. Но большинство их было просто чертями-неудачниками. Многие из бесов к тому же работали на чертей, осведомляли. Следуя давней традиции благодетелей рода человеческого: подрыв устоев + сотрудничество с жандармерией.
Владик Отравинский хотел стать выдающимся бесом нашего времени. Он казался мне Петрушей Верховенским с его лозунгом: «Надо делать ДЕЛО». Так сказать, индульгенция. Под ее эгидою Владик усердно урывал. Где, что, как попало, все средства были хороши. К тому же при такой бешеной конкуренции… Бедный Владик! Чтобы переплюнуть соперников, надо запродать не только труд, но и бессмертную душу. А где ее взять, коль Бога нет?
Владик рассчитывал (разумеется, в будущем) сделать такое благодеяние человечеству, чтобы после изобретения бессмертия, его, Владика Отравинского, тотчас же оживили. Вперед Маркса… Но это была лирика. Сейчас же шла текучка урывания: не до благ человечества. Владик очень смачно произносил слово «урвать». Прочувствованно, убежденно, истово… И рассчитывал на мою помощь, увы! Я был говенным помощником в этом деле. Не хватало у меня какого-то винтика в голове. Или имелся некомплектный, что ставил блок всем моим попыткам с подачи Владика.
После очередной я испытывал омерзение. И предпочитал работать грузчиком или натурщиком. Не получались у меня панегирики. И проблемные произведения о том, как сделать ад удобным для чертей и уютным для мучеников. Вместо панегирика рождалась пародия. Издевка — и она спасала. Без нее накатывала тошнота.
Мерзкое, гнусное чувство во рту, будто там — добротная помойная тряпка, причем сухая. Ее нужно щедро смачивать собственной слюной. Причем — искренне!.. Я не мог. Физически не мог. «Извини, друг, не пошла», — как говаривал алкаш, отрыгивая выпитое в стакан. Ведь тут была нужна лирика, нужно искренне восхищаться законами ада, мудрой предусмотрительностью чертей, красотами котлов, величием копоти и прочими прелестными картинами. Нужно стать мерзавцем до мозга костей, сучьим выблядком, педерастом духа. «Мы, йеху, славные ребята! Гордые хозяева Земли! Нам покоряются горы и норы, мы творим чудеса-небеса».
Певцы котлов. Жизнелюбчики. Пишем чистую правду, съедобную, как гриб. Аб-со-лют-но искренне! О том, как прекрасно яркое пламя (костров, что нагревают воду для котла). О том, как рубином блестит металл (калят щипчики). О трудовой симфонии (вопли жертв, гоготанье чертей, скрежет зубовный, треск поленьев, шипенье сковородок)… О лирически-честные блюди! С метафорами-рифмами, с творческими находками, рабочими заготовками, техникой прозы, культурой стиха. Дорогие Дозвольте Поползать! На сытеньком, подленьком, мягком писательском брюшке. Другие ведь неискренне, по долгу службы. А мы — от всей души. Мы очень-очень честные. Не для профита, не от страха лижем жопу, что вы, что вы! Зов сердца.
Мы все — свои. Мы все так любим ад, а как же вы думали? И защитим своих чертей, коль будет трудная минута, если кто посмеет посягнуть на ад. Просто мы ищем свой путь, свою особую дорогу, чтобы лизать по-своему, по-творчески, сугубо лично мохнатый зад Владыки Ада. Поцеловать его в анальное отверстие — такая честь, высокое доверие! Сердечный поцелуй, с лирическим пейзажем: тучки на небе, черные яйца Люцифера. Тучки — так красивей и много правдивее, без украшательства. Сейчас ведь можно быть правдивым, черти дозволяют. Всякие там вилочки в бок, прижигания. Словом, свобода творчества в Доме творчества. Сиди и отражай действительность — вот она! Недаром же объявлено. Все слышали: «ЖИТЬ ХОРОШО!»
— Очень!
…Я напрасно пытаюсь существовать: я мертв. Безнадежно мертв. Все мертвы и лишь играют в жизнь. Игра в поддавки. Ее ж никогда не было, жизни, гниение бессмертно. Только так, в насмешку, для пущего издевательства, эту белково-вирусную плесень обозвали словом «жизнь».
Я мечтал уйти от этого размеренного бреда. К черту на рога, в келью, в бога душу мать — но уйти!.. Может быть, причиной этого было то, что я редко ел? Тварь была голодна вопреки своему космическому пессимизму, гештальт-теории, теории знаков, даже теории игр, которую я так любил! Теории были теориями. Практикой было сплошное дерьмо, то, что, опять-таки лишь в теории, именовалось «реальностью» — али «действительностью»? Напрасно к этому клеились цветные этикетки. Мерд! Мерд! Мерд! МЕРД!
Впрочем, существуют умные воспитанные люди, те, что понимают вся и всех. Раскассировав по полочкам, они все-все объяснят. Где комплексы, где индексы, где суффиксы, где иксы…
Каждый делает свое дело.
А жить-то надо! Надо жить!
Вешайся, а мы останемся, мы поживем…
Еще бы! Им не смердит. Они изо всех сил стараются не замечать вони. Куски менструальной ваты в ноздрях. Можно говорить о дружбе и любви, шевеля разлагающимися губами. Целоваться ими, выдавливая гной. Все идет как надо — планета столь любвеобильна! «Каждый живет по своему»… Милые живчики! В адском дерьме. Все эти гниющие «понимающие», все эти интелле-копания пальцем в жопе и в переплетах умных книг.
У каждого свое.
Ты пишешь, ну и пиши! Мы же не мешаем.
Пищи, пиши! А мы дружим и служим, мы хотим иметь здоровую нормальную котлосемыо.
Все правы. Все одинаковы. Все в червях. Эпически-крупных и мелколирических, худых-длинноногих и толстячках-весельчаках… Да и к чему копаться в дерьме, вся эта чернота, когда и так противно жить-да-гнить на этом белом свете? Давайте влезем в раковинку, посадим туда кошечку и книжечку с картинками. Будем слушать радиоприемник и принимать в улиточке друзей, подверженных распаду, милых сердцу. Идиллия! Рай в аду! Жаль, что черти мешают: нужно ходить на службу. Но ведь все это можно вытерпеть, черт с ними, с казенными котлами. Зато дома, в маленькой улиточке, настоящий квартирный рай!