"Зэ" в кубе
Шрифт:
У меня была задача, которая требовала эффективного решения – и я имел возможность её решить. Я пришёл сюда за сыном. А нашёл – тебя.
Мне показали твою голограмму. «Роскошная галма», – подумал я, разглядывая твоё изображение. Тогда я ещё не понимал, что ты – женщина. Что ты такая же, как я. Что ты – целый мир. Что ты – больше мира. Прости меня.
Конечно, я дал согласие. Да и кто бы отказался соединить с тобой свои гены? Подготовка тебя и последующее изъятие яйцеклетки не заняло бы много времени – неделя-другая от силы. Тем более в Праге, где время, как мы уже знаем, живёт по своим законам.
А
А за всё, что было дальше, мне не стыдно. Ни в одном моём слове или действии, направленном на тебя, не было и не будет ни умысла, ни корысти. Впервые в жизни – а живу я уже немало – я настоящий. Я с тобой – настоящий. Живой.
Эви, я хорошо понимаю, что ты сейчас чувствуешь. И мне тоскливо. Эта тоска – всего лишь тусклая тень той беспросветности, в которую я погружусь, если ты, после прочитанного, мне откажешь. Но я приму любое твоё решение.
P. S.: друзья называют меня романтиком. Да, по-своему они правы – я излишне чувственный для эффективного функционала. Впрочем, мои эмоциональные потребности не мешают делу, я давно научился разделять свою жизнь на два параллельно текущих потока. Возможно, поэтому вечера вне дела еще тоскливее. Отец винит в моей эмоциональности гены матери, которой я никогда не узнаю. Если честно, то я рад быть похожим именно на неё.
Эви, если ты, несмотря на мои признания, всё ещё читаешь это, у меня появляется надежда. Но сегодня, сейчас, мне страшно представить, что всё может сорваться, если я не смогу правильно донести до тебя свои мысли и чувства.
Я пишу это письмо, а ты ворочаешься во сне. Похоже, тебе снюсь я, и зовёшь меня: Тадеш, Тадеш.
Иду к тебе, радость моя. Пожалуйста, не переставай меня звать, иначе я опять потеряюсь.
Люблю тебя.
Время снять маску.
Аш, сын Шера из рода Эл Хима».
Глава 6
Эви молчала. Она дочитала письмо несколько минут назад и сейчас сидела вполоборота к Тадеашу, глядя в окно. Поза её, с руками, скрещёнными на груди, плотно сжатыми коленями и прямой спиной, так явственно выражала недоверие, что Тад, внутренне обмирая, уже несколько раз собирался заговорить, но никак не мог решиться. Он понимал её состояние и хотел бы уберечь от переживаний, но не видел другого выхода. Умалчивать дальше не было возможности. Раз он твердо решил, что будет с ней, и если она желает того же, значит, пора действовать. Он осознавал, что собирается нарушить не только законы Зимара, но и куда более серьёзные – причинно-следственных
–Т-тадуш, что… что всё это значит? – голос Эви звучал тускло, но руки, держащие письмо, заметно подрагивали. – Я ничего не понимаю. В голове не укладывается. Книга эта, письмо… Скажи, что это шутка. Пусть розыгрыш – идиотский и даже жестокий, но тут хотя бы объяснимо. В противном случае не знаю, что и думать. Ну свихнуться же можно, честное слово! – Последнюю фразу она произнесла так растерянно, что у Тадеаша сжалось сердце.
– Девочка моя… – едва сказал – и замер: Эвика, услышав его обращение, передёрнула плечами, словно от отвращения. Всё сейчас между ними стало таким хрупким, что любое слово могло обернуться камнем, который проломит тонкий лёд тающей общности.
– Эви… – Он не спешил продолжать, оценивая её реакцию. – Эви, пожалуйста, услышь главное. Я тебя люблю. Всё, что было до встречи с тобой, делалось другим человеком. Я не верил, что люди могут меняться. Но я измени…
– Тад, давай лирику позже, ладно? – Она встала и, не глядя на Тадеаша, подошла к окну вплотную. На улице царила ночь, время давно перевалило за полночь, даже туристы наконец-то оставили Прагу в покое. Эви рассеянно сдвинула тонкий тюль, провела пальцем по ажурным складкам. – Главное я услышала. Я тоже люблю тебя. Вопрос в другом – смогу ли любить дальше. Понимаешь, если ты просто шизофреник, то… Это тяжко – любить душевнобольного, но я тебя не оставлю. Буду рядом и надеюсь, мы справимся. Но мне в этом случае страшно за ребёнка, потому что… Однако, Тадеаш, ты не похож на психа. Я знаю, какими бывают шизофреники, мой отец болел больше двадцати лет. Он покончил с собой, когда мне было двадцать два. И если ты не псих – а ты, чёрт возьми, не псих, то кто ты?!
Эви резко развернулась, скрестив руки на груди. Она смотрела на Тадеаша прямо и взыскательно.
– Мне нужен ответ. Я хочу понять, кто отец моего ребёнка.
Тадеаш потёр лоб ладонью. Такой Эвики – твердой, непреклонной – он ещё не знал. Сцена объяснения в его фантазиях рисовалась как-то иначе.
– Я демиург, Эви. Творец. Архитектор, если угодно. Живу в мире, параллельном вашему. Всё, что ты прочитала в книге и письме, чистая правда. Ну, или грязная, тут уж как посмотреть. Но другой у меня в любом случае нет. – Тадеаш развёл руками, понимая, что выглядит при этом несколько театрально. Он чувствовал себя неловко, но стать хозяином ситуации не удавалось.
Эвика скептически хмыкнула:
– Ну да, а я тогда буду мать Тереза. Или нет, Жанна Д’Арк, вот! – Она прямо-таки полыхала негодованием и была так хороша в эту минуту, что Тадеаш невольно ею залюбовался. – Ты предлагаешь мне поверить в эту твою околонаучную фантастику с вымирающим миром, с воровством яйцеклеток, с какими-то безумными богами и их гаремами и чёрт знает чем ещё? Тад, я похожа на идиотку? Мне же не пятнадцать лет, я хорошо знаю мужчин и верю не словам, а поступкам!
Тадеаш, не привыкший к подобным тирадам, с тоской подумал, что определённые достоинства в галмах всё-таки есть. Однако, наравне – только равная, значит, придётся искать компромиссы.