Зелёная пиала
Шрифт:
— Ай, тону! Ой, тону! — хрипел толстяк, захлебываясь в тесте.
— Терпи, — подбадривал купца неугомонный чуречник: — Терпи; песня уже подходит к концу! — И продолжал петь.
Но Азиз-ага так и не дослушал песни: он икнул и быстро пошёл ко дну. Только пузыри пошли по тесту.
Тогда проворный Дурды плюнул себе на ладони и за волосы вытащил богача из теста.
— Воды! — простонал Азиз.
Дурды глянул на гостя и рассмеялся: тесто висело у него на бороде и усах, капало с пальцев и толстым слоем лежало на плечах и на голове. Дурды зачерпнул из кувшина воду маленькой чашечкой-пиалой — и с поклоном подал купцу. Азиз жадно выпил воду и приказал:
— Подай мне три кувшина воды, чтобы я мог умыться!
— Эй, сосед! — глубоко вздохнул чуречник: — Разве ты не знаешь, что находишься в доме бедного человека, а вода у нас в городе на вес золота?
— Я заплачу! — в нетерпении закричал богач.
— Тысячу теньга за кувшин, — и я сам умою тебя, почтенный гость! — с улыбкой ещё ниже поклонился пекарь.
У Азиза глаза чуть не вылезли на лоб.
— Несчастный! Ты потерял рассудок! Где видано, чтобы за кувшин воды просили тысячу теньга?!
— Ай, вода моя и цена моя! Что хочу, то и беру! — звонко крикнул в ответ Дурды.
Услышав эти слова, купец вспомнил, как прогнал пекаря в трудный год, и понял, что пощады ему не будет. А на дворе уже рассвело. Просыпался город. Ревели ослы, на которых дехкане везли на базар молоко и дыни, брынзу, урюк и корзины, полные винограда. Гремели засовы на лавках, и женщины перекликались звонкими голосами, просыпаясь на плоских кровлях. Ребятишки, крича и смеясь, толпами высыпали на улицы, и горластый петух запел свою песню, встречая солнце.
Дурды присел на корточки и принялся причитать:
— Ай-ай-ай, как мне жалко тебя, сосед! Нет на наших улицах ни канав, ни арыков с водой, прозрачной, словно хрусталь! Если я тебя не умою, придётся тебе бежать в тесте через весь шумный город. А собаки у нас глупы. Боюсь, что примут они тебя за ячменную лепёшку и сдуру откусят тебе обе пятки! Ай-ай-ай, как мне жалко тебя, знаменитый Азиз-ага, почтеннейший из почтенных, именитейший из именитых!..
Азиз схватился за голову и, заплакав от злобы, сказал:
— Перестань кричать! Возьми скорее мой халат — там в кармане ты найдёшь три тысячи звонких теньга. Бери их себе, ненасытный, — и пусть провалится твой дом вместе с твоей проклятой песней!
В то же утро чуречник принёс на базар три корзины душистых, как мёд, лёгких, как облако, румяных, как солнце, густо смазанных сметаной лепёшек. Он остановился в хлебном ряду и принялся громко сзывать народ:
— Добрые люди, у кого в карманах вместо денег дыры!
Бедные люди, у кого нет другого богатства, кроме щедрого сердца!
Соседи мои, такие же нищие, как я сам!
Идите сюда и берите лепёшки даром! Таких лепёшек не едал сам шах-падишах!
Вокруг пекаря собралась толпа, а Дурды продолжал кричать:
— Знайте все, что купца Азиза загрызла совесть! Ему стало стыдно, что в чёрный год он собирал барыши с ваших лохмотьев! Идите же все ко мне — угощайтесь! Каждую пятницу он будет отдавать вам долг из моей корзины! Хватайте лепёшки, пока они не остыли!
Так кричал весельчак Дурды на весь базар; и люди ели чуреки, облизывая с пальцев горячее масло. А богач Азиз, сидя в глубине своей лавки, затыкал себе уши, чтобы не слышать звонких, как щебет скворца, криков весёлого пекаря.
Пословица говорит: «Кто одной рукой хочет схватить два арбуза, тот потеряет оба». Так было и с жадным Азизом.
Я всё сказал, пускай теперь скажет другой.
Чайханщик проворно подхватил пиалу и мелкими шажками подбежал к сидевшему в углу пожилому мужчине, одетому в полуевропейский костюм. На нём был шёлковый полосатый халат, из-под которого виднелся городской синий костюм с галстуком. Голову гостя покрывала каракулевая шапка.
Овез с поклоном протянул зелёную пиалу незнакомцу:
— Простите, товарищ, я не знаю вашего имени, но каждый посетитель мне дорог, как гость, и я рад назвать его своим другом. Прошу по-дружески, отведайте чаю из этой замечательной пиалы и расскажите нам что-нибудь, достойное внимания.
— Благодарю, ага, — вежливо отозвался незнакомец. — Большая радость услышать в пути слова привета, но я не могу принять от вас пиалы, потому что слышал здесь такие удивительные истории, после которых мне будет только совестно за своё неумение. К тому же я утомлён с дороги.
— А откуда вы едете, друг? — спросил любопытный кокандец.
— Из Хивы. Пробираюсь с машиною в Ашхабад.
— Из Хивы? — всплеснул руками кокандец.
— Ого! Ты слышал? На своей машине! — прошептал поражённый Бяшим, подталкивая в бок Амана.
Чайханщик рассмеялся:
— Хоть убей, не поверю, чтобы житель Хивы, несравненной древней Хивы, не знал хотя бы тысячи сказок, потому что город ваш живёт тысячу лет и сам по себе настоящая сказка!
— Да, много, очень много было в Хиве замечательных мастеров… — задумчиво подтвердил Бавам-ата. — Я знавал там одного ювелира…
— А я — искусного гончара!
— А я ткача!
— Верно, друзья! Немало было в старой Хиве прославленных мастеров, немало их и сегодня, но я-то не мастер рассказывать, — засмеялся хивинец.
— А вы попробуйте!
— Трудно только начать!
— Возьмись за нитку, весь клубок размотаешь!
— Хорошо, хорошо, — прервал хивинец поток восклицаний, готовый уже захлестнуть его. — Ладно, я расскажу. Понравится — хорошо, не понравится — не я виноват. Не я эту сказку сложил, от людей слышал.