Зелёная земля
Шрифт:
ведь нет опасности в былом
и можно не бояться за
зелёные глаза -
переходя пучину вброд,
пока судьба слепа, как крот,
пока безмолвствует народ
и дурачок поёт?
Скажи, копеечка-орлом,
не сам ли Бог ли за углом
с улыбкой стережёт меня,
монетками звеня?
«Пой, говорит, мой дурачок», -
и поддевает на крючок
надежды, и блестит крючок,
и счастлив дурачок.
…а
то к деревьям, то к траве, то к воде,
позади меня случился обвал -
я не знаю, как случился и где.
Даже, в общем, не обвал никакой -
просто осыпь небольшою волной,
просто гравия щепотку рукой
кто-то тронул у меня за спиной.
А за осыпью за этой вослед
потянулись, как стихи наизусть,
тридцать, стало быть, с верёвочкой лет -
за которую пока что держусь,
и которая не так уж прочна,
и которая не так уж нужна -
и которая дрожит, как струна,
как натянутая Вами струна.
Туман обвис и поредел,
и смилостивилась природа,
а золотая-рыбка-день
блеснул, плеснул – и снова в воду.
Но сразу несколько надежд
успело промелькнуть в просвете,
заполнив золотую брешь:
на жизнь, на счастье, на бессмертье.
Сегодня к завтраку капель
и разговор по-итальянски,
а к ним – нежнейшая свирель
и гиацинты в тонкой склянке,
но это позже, а пока
туман сползает с низких веток -
и так светла и коротка
улыбка ночи напоследок!
Гуляй, моё счастье, не тут – так там,
не там – так ещё где-нибудь:
гуляй, я хожу за тобой по пятам
и твой выпрямляю путь.
Гуляй, моё счастье, не с тем – так с тем,
а хочешь – так с тем и с тем,
гуляй, я тащусь за тобой, как тень,
твою охраняя тень.
И то, моё счастье, о чём тужить -
весь мир запахнув в пальто:
ведь сколько с тобой нам осталось жить?
Каких-нибудь там лет сто -
лет сто потянуть этот лёгкий вдох
и выдохнуть так: прости.
А все твои спутники… дай им Бог
забыть тебя на пути -
в тот край, где гобой протрубит отбой
и ангел погасит звезду,
куда никто не пойдёт за тобой,
а я за тобой – пойду.
День за мыслями грешными
пролетел, прохрустел -
шоколадом с орешками,
шелухой новостей,
и румяное облачко
догорает, шурша, -
это райское яблочко
или это душа.
Ты уж, душенька, старишься,
а туда ж – кочевать
да вдали от пристанища
своего ночевать!
И опять моя странница,
погуляв в небесах,
обещает исправиться
и меня не бросать.
Прийти к тебе ни с чем, как есть -
всё потерялось по дороге:
коротенькое слово «честь»,
коротенькая мысль о Боге,
сухой вопрос какой-нам-толк?
сухой ответ да-никакого…
и некий долг-зубами-щёлк,
и непонятно чьи оковы.
Мы наживём, дай только срок,
с тобой не меньше, чем имели,
и сложим всё, в чём будет прок,
в коробку из-под карамели.
Ты скажешь: «Сколько набралось
сокровищ караван-сарая!» -
перебирая горстку слёз
и вздохов гроздь перебирая.
Зелёного неба, весёлого неба края,
смотри, зацветают тяжёлой лиловой сиренью -
и низкие птицы, неправильно небо кроя,
рисуют на нём долгожданной грозы появленье.
Пора нам, гроза, собираться в недолгий наш путь:
ребёнок юлу раскрутил – и в природе жужжанье,
пора разрушать… это только потом как-нибудь
мы в бархатной с вами походим по дому пижаме!
Вот-вот он распляшется, этот сиреневый бунт -
и надо навстречу послать ему доброе слово.
Уж как ни бедны мы, а каждому хватит на фунт,
к примеру, хоть лиха– отчаянного, грозового!
И кто его знает, что наземь сорвётся с высот,
а что не сорвётся, хотя раскачается тоже, -
но каждый в кулёчке свой собственный фунт понесёт:
фунт лиха, изюма… уж это кому что дороже.
И мы плывём весеннею водой -
часов не наблюдая, но старея.
Уходят вдаль своею чередой
деревья, зданья, голоса, и время,
и образы – как коротки их дни
и как скупится вечность на уступки!.,
и образы – как лёгкие ладьи,
ореховые хрупкие скорлупки.
Куда же мы от них – в какую даль,
в какую жаль… кому мы их оставим?
Миндаль был сладким, горьким был миндаль -
и двойственным таким, таким лукавым!
Вкусив искусств… но не об этом речь -
речь всё о той же самой одиссее,
когда не удаётся уберечь
скорлупку-память на воде осенней.
Носить улыбку на устах,
как птицу на руках,