Зелёная земля
Шрифт:
своими – вещи – именами
и говорить: кольцо, стрела
и поплавок из пенопласта!
–
какие громкие дела,
какое лёгкое богатство…
Вот так, длина, и ширина,
и угловатость, и овальность:
мы называли имена -
и вещи тут же отзывались.
Но искоса, не в полный глаз
всё это время жизнь другая
хитро разглядывала нас,
наш смутный час подстерегая, -
Искусство… кто же виноват,
что ты всегда шутило с нами
и
чужими – вещи – именами!
Минувшая жизнь, имперфект и аорист -
подумайте, что за дела!
Я вдаль проводил мою повесть, как поезд,
и повесть, как поезд, ушла.
Зелёный фонарик далёкой свободы
уже догорает – и вот
затеплился красный фонарик: субботы
и милых домашних забот.
Убрать со стола, заварить себе кофе -
и долго смотреть из окна
на двор в сентябре, на качели в покое,
на облако в виде слона.
И вдруг – отойти от окна: беспокоясь,
как с этого самого дня
невнятная совесть по имени Повесть
одна проживёт, без меня.
Ступать из полымя в огонь
нетвёрдою ногой,
из одного дождя в другой,
из сумрака в другой -
по двум концам одной прямой
нас развели с тобой:
шаг из не-дома не-домой -
словно из боя в бой.
Из полыньи да в полынью,
с обрыва на обрыв,
с моей планеты на твою -
зонта не приоткрыв:
я дважды вымок и просох,
пройдя из шквала в шквал,
я дважды умер, видит Бог,
и дважды выживал -
кидаясь из броска в бросок
по скользкой мостовой,
как маятник твоих часов,
бессменный сторож твой.
Где безумные люди в безумии дней
уповают на зыбкий песчаник
и на нём воздвигают постройку – и в ней
пребывают в делах беспечальных,
там для нас нет ни родины, нет ни родни,
ни прибежищ – ни явных, ни тайных!
Ибо нам с тобой светят иные огни
в наших лёгких и бедных скитаньях.
И пока, окликая нас словом чужим,
в отдаленьи беснуется форум,
мы в дешёвом кафе переждём нашу жизнь
за сердечным одним разговором:
переждём как какой-нибудь дождь или как
полоумный какой-нибудь морок -
в двух шагах от того, кто живёт в облаках…
Ибо Он приготовил нам Город.
Среди всегда кочующих громад,
прикинувшихся жизнью и искусством,
мне –
не в жизни вообще… в твоей, допустим?
Аршин-другой, но дальше – ни ногой,
ни взглядом и ни помыслом случайным:
там не моя земля, там я изгой,
чужой твоим преданиям и тайнам.
Полпесенки оттуда, полсловца,
полпирога, полплитки шоколада,
одна восьмая светлого лица…
И хорошо, и правильно, и ладно:
благослови, Господь, твои шаги,
твой разговор со мной вполоборота
и все твои не-предо-мной-долги,
и все твои не-обо-мне-заботы.
В честь уже наступившего лета
на пустынной одной мостовой
вот тебе одуванчик салюта
надо всею твоею Москвой.
Это что-нибудь вроде подарка -
одуванчик, смешной сувенир,
это так, как от бублика дырка
или след от бесцветных чернил.
Это что-нибудь вроде привета.
Только так и могу я, увы,
посигналить тебе – через лето,
через тёмную бездну Москвы.
Осень, осень, золотая мишура,
бросим, бросим эту жизнь: давно пора
нам на лодочке какой-нибудь убогой
отправляться, захватив с собой черпак!
В самых общих, как мне кажется, чертах
мы поедем с Вами с печки на чердак -
пропылённою скрипучею дорогой,
чтоб однажды, через много-много лет,
вдруг прибыть на отобеданный обед,
на котором ни друзей, ни близких нет,
и закончить всё беспечной чашкой кофе
за одним столом с надеждой дорогой!
Хорошо, когда в печи трещит огонь.
Хорошо, пугая пламя кочергой,
золотые собирать в щепотку крохи
этой жизни, не жалея о другой.
То, что мы когда-то знали,
мы забыли позабыть -
и всё теми же глазами
плохо видим новизну,
и умеем мимоходом
поздороваться с чужим,
с незнакомым небосводом,
как с приятелем: привет!
Два тысячелетья с лишним
пронеслись во весь опор -
и не слушаем, а слышим
стук подков издалека.
Время, полчище Мамая,
в сумраке пороховом -
там, где жизнь глухонемая
бьётся в танце вековом.
Прекрасный белый особняк,
в котором были мы на днях,
стоит, задумавшись глубоко.
И в тонкой галерее сбоку
гуляет маленький сквозняк.
Нас больше нет в особняке -