Зелёная земля
Шрифт:
А дело не в том, что судьба так хотела,
но в том, что – уставясь во тьму -
сам Бог прививал моё горькое тело
к сладкому – твоему.
Беспечный художник, весёлый садовник -
все руки в прозрачной крови -
садовник, взалкавший плодов бесподобных
понятно чего – любви.
Не будем спешить: нас пока ещё двое,
и рана покуда болит,
но – страшная, дикая сила привоя,
слышишь, уже бурлит,
и быть уже скоро свирепому шторму -
думает Божество.
И губы мои уже приняли форму
имени твоего.
Хорошо ли, друг любезный,
Вам стоять над этой бездной -
и разглядывать пустоты,
и испытывать тоску
от далёкого полёта
бесконечно малой птахи -
бесконечно милой птахи
к близлежащему леску?
Обольщайся ли, страшись ли,
но открыта бездна жизни -
перед нею, друг любезный,
всё ничтожно, всё смешно:
например, богатый бедный,
например, голодный сытый,
например, живой убитый,
а искусство? И оно.
Что ж за радость, что ж за грусть Вам
со своим смешным искусством
похваляться возле бездны
тем, чего Вы лишены?
Всё богатство, друг любезный, -
это Ваш отменный почерк
да с десяток тёмных строчек
неоправданной длины.
В. В. Филатову
Вот так вот: живёшь и не знаешь,
что там за ближайшим углом!
А там, скажем, озеро Нарочь:
махнёт тебе серым крылом,
поманит тебя из-под спуда
всех лет твоих – гладью слепой…
Ты, озеро Нарочь, откуда,
и что теперь делать с тобой?
Я чай заварю себе на ночь
и стану всю ночь горевать,
что не был на озере Нарочь,
что в этом-то и виноват,
раз жизнь – пусть без умысла злого -
на тридцать каком-то году
вонзила в меня это слово
как страсть, как стрелу, как звезду.
Ничем не тревожа дремучую глушь естества -
сомнением даже, не то что грозою, пожаром!
–
гуляйте бесславно, мои городские слова,
по каменным неплодородным своим тротуарам.
У города хватит соблазнов и хватит утех,
чудных безделушек – увлечь, ослепить, одурачить!
На тонкой тесёмочке жёлтый качается грех,
и серую бред напоказ выставляет невзрачность.
Посмотришь-посмотришь на это – да спрячешься в плащ,
но, встретив там белое облако, выглянешь снова
и скажешь себе: сумасшедший, вот тоже ведь блажь,
какое там облако… что за нелепое слово!
Оттого, что я не с Вами,
оттого, что я с другими,
я ношу иное имя -
Вам известное едва ли,
я ношу, скитаясь где-то -
обходя дороги наши -
плащ, наброшенный иначе,
и берет, не так надетый.
Впрочем, кажется, берета
вовсе нет – и так неплохо,
но через соломку вздоха
я тяну иное лето -
где холилось, где бывалось
сутками, а то и больше,
где шепталось слово «Боже»,
перед тем как целовалось,
где шепталось слово «позже»,
перед тем как расставалось…
где ходилось, где бывалось,
где всё сразу удавалось!
Там дожди лились – и Ною
было некуда причалить…
Как давно это случалось,
как давно, как не со мною -
с тем, чьё имя Вам знакомо,
а берет и плащ… так это
было правильно надето
и носилось – по-другому.
Осенние скупые времена:
под небом нам теперь спасенья нету -
мы семена, носимые по свету,
и мы не знаем, где наша страна.
Мы с облака упали и кружим,
на никакой земле не прорастая, -
как маленькая медленная стая,
к пространствам непривычная чужим.
Ну, стая – это так… нас двое в ней,
нас двое в стае – на одно скитанье.
Но, может статься, в этом наша тайна:
летать по свету, не пускать корней,
не отвечать за сумасбродный путь,
а объясняться так: мол, бес попутал,
когда нас бросит ветерок попутный
в кафе, в кино… ещё куда-нибудь.
Приметы времени и места
меняю на прыжок с моста:
жизнь совершенная – отвесна
и, разумеется, пуста.
И, если снизу вверх полёт
не состоялся отчего-то,
что ж…
полетим наоборот -
когда судьба платком махнёт,
не цели ради, но – полёта.
Горький-горький ночью-ночью лепет-лепет -
всё забыли: были, боли… или балы,
как рождались, как – забыли – погибали,
как – забыли – жили-были, но нелепей,
что забыли: баловались, были рады,
были ели (или марципаны ели?),
были ели – в серпантине, в канители -
и осыпались к концу второй недели…
За – забыли – за… столом сидели барды
с бородами и – забыли – песни пели,
песни пели, не допели: не успели,
и колёса за – забыли – за… скрипели
и уехали в окрестные метели,