Зелёная земля
Шрифт:
ты с ним, мой ангел, не танцуй тогда!
Он саблею меня загонит в угол
и не оставит от меня следа.
Ты и тогда с ним не танцуй, мой ангел, -
танцуй со мною… даже и тогда!
6
Если фокусник прикажет мне: пляши!
–
я спляшу ему: как фокусник прикажет.
Если фокусник прикажет: не пляши!
–
так не буду.
Если фокусник
–
я ему захохочу: как он прикажет.
Если он прикажет мне: не хохочи!
–
так не буду.
Если фокусник прикажет мне: умри!
–
я умру ему: как фокусник прикажет.
Если фокусник прикажет: не умри!
–
так не буду.
Если фокусник прикажет мне: люби!
–
полюблю я балерину балерину.
Если фокусник прикажет: не люби!
–
полюблю я балерину балерину.
7
Славное гуляние: кони летят…
карусели крутятся – кони и львы!
На коне оранжевом скачет дитя,
а на льве лазоревом – я или вы.
Славное гуляние: искры летят!
Каблучки цыганочек – точно кремень.
Тут у жизни праздничной все мы в гостях:
разумей, голубчики, ах, разумей!
Славное гуляние: сполохи летят!
Что ж это за музыка, столько огня… -
шапито приветствует: бейтесь в сетях
без меня, голубчики, ах, без меня.
Славное гуляние: головы летят!
Вон моя валяется возле крыльца:
тут у жизни праздничной все мы в гостях -
распотешь нас, Масленица… Мас-ле-ни-ца!
И вечер неплох, и погода совсем неплоха -
и есть полстиха, и ещё полстиха наворкую,
но невыносимо горят и горят облака
над далью твоею, куда мне нельзя ни в какую.
Вот, тоже мне… средневековье – на самом краю
двадцатого века, в Москве, на Суворовском, в десять!
Не странно ль, что я ещё жив – и, к тому же, пою,
в то время как надо б давно меня было повесить?
Хотя ведь… меня не возьмёшь: у меня есть копьё,
копьё и улыбка – и с ними я выйду сражаться
за имя твоё, за короткое имя твоё -
ах, нет ни копья, ни улыбки, и это ужасно.
А небо горит и горит над толпою окон:
и там твоя жизнь, среди них, – золотая, другая,
чей чистый огонь, чей высокий и чистый огонь
мне крыльями машет – оттуда меня обжигая.
Ты, как браслет, сняла запрет -
и сразу всё переменилось:
и на углу стоит
копытом бьёт, скажи на милость…
Как безмятежно нам теперь,
как дерзко нам и как нелепо!
Привет, полубиблейский зверь,
ты с неба к нам? Ну, что там – небо?
Всё бредит жизнью без конца
и облаками золотыми,
всё заговаривается
и то же поминает имя,
всё треплет старенький мотив
по тем пространствам ненаглядным,
куда и мы с тобой, мой ангел,
махнём, поводья отпустив?
Когда сухому снегопаду,
когда слепому музыканту
наскучат площадь и зима,
он убежит с пустого бала
играть о чём и как попало,
бесчинствовать, сходить сума
и путать карты и маршруты,
тысячелетья и минуты,
а также ноты и слова,
а также всё, что было с нами
и не было, а было снами:
Шираз, Венеция, Москва…
И мы заблудимся в метели -
мы не хотели, не хотели:
мы шли за музыкантом вслед,
чья музыка была сначала
тиха, а после одичала -
и больше нас на свете нет.
И увидел я новое небо и новую землю,
ибо прежнее небо и прежняя земля миновали…
Иоанн Богослов
И увидел я… нет, я сперва ничего не увидел -
я совсем ничего не увидел, я понял с усильем
сразу всё: почему называется идолом идол,
почему идеал – идеалом и символом – символ.
И ослеп, и оглох, и запутался в фразе невинной:
что-то вроде поймите-простите-позвольте-не-надо -
и потом онемел, и меня задавило лавиной
листопада любви, снегопада любви, камнепада.
И валилось из рук всё, за что я хватался руками:
было землетрясенье в Москве, в безмятежном апреле -
и все смерчи сцепились в клубок, все изверглись вулканы,
и все реки из всех берегов выходили, кипели и пели.
И все реки кипели и пели, неслись и рыдали
и смеялись, как будто напившись зелёного зелья…
Пелена спала с глаз – и открылись незримые дали,
и увидел я новое небо и новую землю.
Ты возьмёшь себе это и то -
и, сестричка-фортуна,
мы сойдёмся за детским лото
из цветного картона:
это – яблоко, это – ружьё…
С дружелюбной враждою
мы сыграем в твоё и моё -
и в ничьё и чужое.
А когда уже всё раздадут -
даже всякую мелочь,
я останусь внакладе и тут.
Ничего, что ж поделать: