Зелёная земля
Шрифт:
в каком-то доме нежилом.
Меня преследует звонок,
беспечною своей стрелою
разящий всё напропалую
вокруг меня и между строк,
и держит ироничный рок
меня на золотистой нити
и говорит: «Пляши, дурак!» -
и я пляшу, да всё не впрок:
Вы никогда не позвоните.
Как хочешь – так и буду говорить:
мне всё равно, каким далёким словом
пройтись по легкомысленным
неуловимейшего бытия!
А правда – не твоя и не моя,
она ничья, и влюблена в свободу,
и тянет через небо за собою
прямой и бесконечно светлый след.
Не знаю, объясню я или нет
тебе, что имена всегда излишни,
что светлый след – всё выше он и выше:
закинешь голову – бросает в шат,
что нам с тобою не принадлежат
ни улица, ни дом, ни день недели,
ни самые безумные идеи,
ни самые беспечные слова.
Сочтя непогоду за благо -
вот повод остаться вдвоём!
–
гуляет ночная собака
с хозяином, богом своим,
и в снежной колючей шипучке
она, огибаючи лёд,
на цыпочках и на цепочке
хозяина рядом ведёт.
Нисколько мы не замерзаем -
нам, дескать, и так ничего,
мой лучший на свете хозяин,
заснеженное божество!
Нисколько мы не одиноки:
меж нами струна поводка -
а что ещё нужно собаке,
тем паче что жизнь коротка?
Но тут ты внезапно зашторишь
окно – и исчезнешь из глаз:
ах, шторы годятся на то лишь,
чтоб вечно обманывать нас -
лишаючи всякого знака
невидимого бытия!
И только вздыхает собака,
ночная собака твоя.
Далёкий путь у мыслей горьких
и много времени и сил.
Вот страшный год на двух восьмёрках
откуда-то приколесил.
Две вечности… куда как много!
Четыре ровные петли:
два чёрта, стало быть, два Бога
и по два – неба и земли.
А выбрать не из чего… где там!
Да как-то я и не готов:
управиться б с минувшим летом,
с букетом высохших цветов,
с четверостишьем – невесёлым
и ускользающим, как дым…
С одним невысказанным словом.
С воспоминанием одним.
Что-то с неба упало и снова взлетело
с зеленеющей веточкой наперевес -
ничего, это просто заблудшая тема
старой веры в далёкую милость небес:
привиденья – они мастера возвращаться,
рукавами махать да вздыхать невпопад!
К месту древних огней пробирается счастье
и на месте
А вон там – ошибаясь и путая адрес -
из совсем уж нездешних времён Никогда
по задворкам крадётся Прости-моя-радость,
и пылает над нею чужая звезда.
В переулках гуляют весёлые страсти,
перепутав навеки, где «я», где «не я»,
и теряется небо в огромном пространстве
одного бытия.
Зима похожа из окна
на Брейгеля: там так же тесно -
там на кусочке полотна
Большое разместилось Детство.
Оно катается с горы
и застывает на морозе
среди размашистой игры
в какой-нибудь прекрасной позе.
И замирают на снегу,
веками не перемещаясь,
то на лету, то на бегу -
Проделка, Выдумка и Шалость.
А мне до них – как до звезды
или до Вашего привета:
не помню, сколько вёрст езды,
но помню, что четыре века.
А вот вам грёза – или стрекоза
прозрачная, как подобает грёзам
и, может быть, как подобает музам.
Так, значит, стрекоза. Или слеза.
Всё, что прозрачно, выстроилось в ряд,
пусть и не слишком стройный, но достойный
и осенённый беззаботной тайной:
жаль будет, если так-не-говорят.
Но так не говорят, а говорят
совсем иначе: это-то и грустно -
и в том, как говорят, нет ни искусства,
ни правды, ни любви, а только яд
обыденности…
Кто из нас убит -
пусть выйдет вон и не мешает прочим,
которым больше заниматься нечем,
в подруги брать стрекоз или сильфид.
Воробышком или Гаврошем
порхает сердце по весне:
вон чистый дым над нашим прошлым -
из всех садов по всей стране.
И свежей веткой жизнь другая
уже кивает нам сквозь дым -
и мы спешим, мосты сжигая,
расправиться с пережитым.
Какая глупая расправа!
В чём виноваты пред тобой
уже давно сухие травы,
шуршащие наперебой?
Зачем с былыми временами
ты так немыслимо суров,
что на одно воспоминанье
изводишь столько вот костров?
Но день грядущий бьёт крылами,
ловя тебя на шум и свет,
и ты всё раздуваешь пламя,
и чистый дым летит вослед.