Зелёная земля
Шрифт:
Тут, видишь ли, задумались глубоко:
за дымом за табачно-голубым,
тут без подсказки – разве что от Бога
молчащего (за это и любим!) -
живут и пишут сутки напролёт:
так, всякое… что в голову придёт.
Ни перед кем на свете не в ответе,
ни мнений, ни оваций не ловцы,
от века не причисленные к свите
иной, чем летописцы и писцы
истории, – сидят и терпят труд,
покуда над
Тут, значит, что ж… собою не владея,
а уж тем паче – кем-нибудь иным,
живут, как им хрустальная идея
велит – и шестикрылый серафим.
А дело принадлежности другим
считают и пустым, и неблагим.
Тут пуще лжи не любят панибратства -
и только выстрел пушечный даёт
понять, докуда стоит подбираться,
чтобы ядро не тронулось в полёт
и чтобы невзначай не разнесло
на части – имя, город и число.
Тут, видишь ли, прекрасное далёко -
то самое, куда заказан путь,
прекрасное далёко – видит око,
да зуб неймёт… продолжи как-нибудь,
но не входи и не вноси огня
туда, где нет тебя.
И нет меня.
Всё в порядке: невидимый скрежет
пролетающих мимо планет,
всё в порядке… а ну как забрезжит
хоть какой-нибудь узенький свет -
что тогда? Я не знаю, я занят:
из податливой уличной тьмы
мой старательный взгляд вырезает
кружевную фигурку зимы.
Чтоб пустая ночная прогулка
не была ни пустой, ни ночной,
пусть её украшает фигурка
темноглазой работы ручной…
Вы, душа моя, вряд ли поймёте,
что искусство – пугливый предмет
и живёт в неприметной работе,
и смущается, выйдя на свет.
…говорят, будто, гайку подвесив к одной из гирь,
можно гайкой заставить Время ходить точней -
например, на несколько лет, недель или дней:
так и сделали, значит…
И Время ходило точней,
но не сильно – всегда не хватало эпохи-другой:
например, на то, чтоб собрать наконец свой скарб,
например, на то, чтоб взвалить этот скарб на горб.
И подвесили к гире молот, а после – серп.
И добились, чтоб Время ходило ещё точней!
Невнимательный маятник – ринувшись было вспять,
но отчаявшись – как-то случайно успел успеть
размолоть на своём пути человечью плоть.
Его вытерли красной тряпкою – на лету…
Цепи чуть не сорвались с цепей в направленьи степей,
и замешкалось время – впрочем, поняв, что теперь
ему нечего больше терять, кроме этих цепей.
Цепи, правда, остались на месте –
Чем приковывать будем ко Времени праздный люд,
если все разбежались, разъехались – и норовят
оторвать от бессмертья хоть пару, хоть тройку лет!
И, спасая бессмертье, подвесили к гире меч,
а ещё – на всякий случай – подвесили щит:
и сперва было слышно, как-то вблизи пищит,
только этого писка решили не брать в расчёт.
И добились, чтоб Время ходило ещё точней!
Уже можно было загадывать наперёд,
что тогда и тогда-то – хотя бы вот через год -
каждый будет счастлив… по крайней мере, богат.
Шестерёнки крутились – и жизнь была б хороша,
если б только не этот, совсем небольшой, зазор
между прошлым и будущим – щёлочка между эр,
где всегда собирается некий досадный сор.
И подвесили жёрнов к гире: он не молол,
но висел не без дела, поскольку тянул на дно
всё, чему на поверхности было не суждено
коротать свои дни с историей заодно.
И утопленников находили на берегу -
вниз лицом, словно все они загодя пали ниц,
но никто не тужил, ибо жизнь-то не без границ -
и почти что всему на свете приходит конец.
И добились, чтоб Время ходило ещё точней!
Уже были назначены сроки всему вокруг,
уже явь различали от сна и от прочих врак,
уже знали, кто друг, кто не друг, но коварный враг.
Лишь немножко смущал – иногда, среди ночи – бой,
неуместный такой, когда все, предположим, спят -
безобидною, стало быть, кучкой лесных опят,
предназначенных завтра на праздничный стол господ.
И подвесили к гире, чтоб выровнять бой, медаль
или орден – он, разумеется, тяжелей,
и минутная стрелка, себя возомнив стрелой,
пропорола навылет век – уже пожилой.
Кстати, веку давно пора было умирать.
Хоронили его без почестей и без речей:
оказалось, что век этот был вообще ничей,
а потом, как заметил народ: не последний, чай…
И добились, чтоб Время ходило ещё точней!
И оно заходило, и рядом был часовой:
значит, в оба смотри, значит, в сумерках не зевай -
а заря над землёй становилась всё розовей.
Рано утром считали убитых – не без того!
–
и смеялись: дескать, дошастались по ночам…
Но утешить убитых уже не могли ничем,
и рыдал часовой, и честил себя палачом.
И тогда поднимались убитые – все подряд,
к палачу подходили маршем – за взводом взвод,
говорили: мол, успокойся, мол, всё пройдёт,