Зелёная земля
Шрифт:
с лёгкой твоей руки – на скорую руку мою.
Это тебе кормить твоих неторопливых птиц
и Южный Крест прилаживать на небосвод в уме,
это тебе – не простить, подумать… и вдруг простить
месяца через два, в голубином одном письме.
…плыло письмо по воздуху – плыло, легко паря,
полное разных разностей, дальних миров и планет,
плыло набраться радости, да получилось – зря:
нет уже больше адреса и адресата нет.
Жизнь помахала
и укатила на роликах… за сердечко держась,
и паровоз на станции, гневаясь и пыхтя,
ей уступил дорогу: да ну тебя, дескать, Жись!
Ролики плохо прикручены, а за дальним бугром
рытвины да колдобины – только ведь не впервой!
Нету грозы давно уже – там, где грохочет гром,
нет уже боли там, где отныне чужой привой.
Что ж тосковать, дружок… рисовать кружки и штришки!
Руку твою – лёгкую – я всё равно узнаю.
Твой поцелуй воздушный слетает с лёгкой руки,
с лёгкой твоей руки – на скорую руку мою.
2004
Вон серебряная бабочка субботы
промелькнула в переулочке ничьём:
отпусти свою улыбку на свободу -
впрочем, что это я, Господи… о чём?
Но: весна, слюда, фольга, стеклянный шарик
гиацинта в целлофановом дымке -
всё обманывает, дразнит, обольщает
и – растаивает льдинкой в кулаке.
Вот последнее семейство снежных мошек
исчезает – и никто не знает где!
Ничего на свете нет и быть не может -
всё мираж и отраженье на воде.
Весь твой мир – проделки луж и небосвода:
пусть играются, действительность творя!
Отпусти свою улыбку на свободу:
всё равно это улыбка не твоя.
1989
После того, как щёлкает засов,
уходит только гость, хоть и последний,
но слишком много слишком разных слов
ещё толпится в маленькой передней…
Опять всю ночь не спать под этот треск
и – отзвуков почти не различая,
спасаючись на кухне чашкой чая -
хоть слышать, да не слушать наотрез.
Под неживые эти пересуды
пересидеть и головную боль,
и ночь пересидеть, и жизнь – доколь
не станет слышно утренней посуды,
которая одна во всём права -
и так звенит, чтоб текста не читалось!
Вселенная в окне живым-жива,
а истина есть попросту усталость -
усталость дальше подбирать слова.
Дорогая строка, погости, посиди,
посиди, не бросай музыканта:
всё никак не кончается
и ещё далеко до заката,
а стаккато в стакане – так руки дрожат,
слишком сильно он, стало быть, в пальцах зажат,
оттого и выходит стаккато.
Это мелкие пакости ложки стальной,
это мелочи жизни забавной одной,
затесавшейся, да не по делу,
в область карточных, глупых, напрасных хлопот,
где секундами мерится медленный год -
всё стремясь к нулевому пределу.
А уж если откроется где-нибудь брешь -
хлынет небо туда с облаками,
и тогда – хоть повесь, расстреляй и зарежь,
оглуши этой ложкой в стакане!
–
но вот неба назад ни за что не возьмёшь,
разве вот со строкою, бросающей в дрожь,
или только уж вместе с душой -
с незаметной такой, с небольшой.
1999
Вот зажгу сейчас пять свечек
и отправлюсь на покой -
счастья своего кузнечик,
обязательный такой!
Та ли музыка, не та ли,
забирайся-ка в халат:
мы своё отстрекотали
много лет тому назад -
по лугам, тогда зелёным,
по полям, тогда пустым,
по дорогам беззаконным,
где наш след давно простыл.
И в простывшем этом следе
собирается вода…
но – чего на свете ради?
–
закипает иногда.
Ждали чёт, а вышел нечет -
никакого сна в ночи!
Слова своего кузнечик,
поднимайся, стрекочи…
2000
Немного пресной лжи в словах чужих
да пара откровений допотопных:
жизнь учит умирать, смерть учит жить…
но улыбаться учит горький опыт.
Я улыбаюсь: грош всему цена -
одна всему цена, я улыбаюсь.
Полсигареты да глоток вина -
и не страшна, и не нужна реальность.
Но иногда бывает: дверь поёт
и повествуют кухонные краны,
а иногда пускаются в полёт
бумаги со стола – и это странно,
и старые бескрылые слова
внезапно разлетаются по дому -
и пропадает пропадом Москва,
подобная тяжёлому фантому.
А в комнате моей звучит рожок,
и бродит дух ромашки и шалфея,
и зеленеет маленький лужок,
и над лужком кружат дитя и фея.
Я с четверга до понедельника
не прикасался к словесам -
я слушал пение будильника
и ничего не написал.
Мне лампа, превращаясь в аиста,
напоминала в пустоте,
что всё никак не называется,