Зеленый берег
Шрифт:
Как-то под настроение Гаухар даже обратилась за советом к тетушке 3абире.
— Не могу понять эту женщину, — с недоумением и горечью говорила Гаухар. — Как-никак Талия же мать Акназара. Ребенок, которого уже готовы были считать погибшим, жив и невредим, — есть ли на свете радость больше, чем эта?!
— Э, да ты все еще плохо знаешь Талию, — ответствовала Забира. — Она может из одного глаза лить кровавые слезы, а другим глазом смеяться. Не принимай все это близко к сердцу, Гаухар. Ты попробуй-ка припугнуть ее.
Гаухар так
— Садитесь, Талия, — предложила Гаухар.
Но эта необузданная женщина предпочитала держаться вызывающе.
— У меня нет времени рассиживаться. Говорите, в чем дело, — выслушаю и стоя.
— Не торопитесь, дело очень важное.
— Знаю, знаю это дело. Говорила не раз и сейчас окажу: невмоготу мне воспитывать Акназара! Я больная одинокая женщина. Да и сам он плюет на меня.
— Вы разговаривали с ним после его возвращения?
— Потаскала за волосы — какой еще мог быть разговор? Вши опять убежит и опять найдут его, придушу, так и знайте.
— Будете отвечать. И очень крепко ответите. Вот я записала вашу угрозу задушить сана.
Талия мрачно молчала.
Гаухар попыталась подойти с другого конца;
— Скажите, кем приходится вам младшая воспитательница интерната Мубина?
— Ба, кем приходится!.. Спросите у самой Мубины!
— Говорят, она родственница вам?
— Теперь отца с матерью не все признают родственниками, то что такую седьмую воду на киселе, как Мубина.
— Что же все-таки будем делать с Акназаром?
— Да я уж понимаю, куда клоните, — хотите повесить этого бродягу на мою шею. Не выйдет! Я не прокормлю его. Буду жаловаться на вас самому высокому начальству! — И Талия вышла, хлопнув дверью.
Собственно говоря, Гаухар я не ожидала другого результата от этого разговора. Ей только хотелось еще раз убедиться, что Талия, раз навсегда отказалась от своих нрав матери. Да и Акназар решительно заявил, что ни за что не вернется домой, согласен остаться в интернате.
Но Гаухар не знала точно, оставляют ли фактически бездомных учеников на лето в интернате. Опять надо было советоваться с директором школы, а то и с Агзамом Ибрагимовым.
Вслед за этим нагрянула еще одна беда. Гаухар полагала, что Билал Шангараев уехал из Зеленого Берега. Не тут-то было. Он подкараулил Гаухар на улице, когда она возвращалась из школы.
Произошло очередное объяснение, правда короткое, но, пожалуй, самое неприятное.
Билал заявил напрямик, он никогда еще не говорил с Гаухар столь категорично:
— Судьба развела вас с мужем, сжалившись надо мной, — есть ли смысл вам бесконечно упрямиться? На свете не найдется другой человек, который полюбил бы вас так преданно, как я. Смотрите, Гаухар, не прогадайте.
До сих пор Гаухар щадила этого человека, старалась быть деликатной, но теперь убедилась, что он склонен принять эту деликатность за женское безволие.
— Послушайте, Билал, — твердо заговорила она, — я и сейчас не в силах по-настоящему сердиться на вас. Но поймите — ваша настойчивость переходит всякие границы. Чтобы защитить себя, я вынуждена буду принять решительные меры. Еще раз прощайте!
Билал как-то съежился, потом, что-то преодолев в себе, пробормотал:
— Что ж, прощайте… Я теперь и в самом деле уезжаю.
Сказав это, он продолжал стоять рядом, опустив голову. Нет, ошибочно думала Гаухар, что Шангараев безгранично упрям. Что-то другое, более сложное и глубокое, руководило им, с этим приходилось считаться.
Вот он опять заговорил — глухо, вполголоса:
— Гаухар, я знаю, у меня нет надежды. Но послушай…
— Я уже все выслушала, Билал. Вы добились своего — и в самом деле рассердили меня. Уходите, говорю вам!
— Я уйду… Знаете, зачем я здесь? Мне захотелось в самый последний раз увидеть ваше лицо, услышать ваш голос. А потом я буду молча тосковать… Очень долго тосковать…
Ну куда деваться от этого человека? Что можно поделать?
— Билал, возможно, вы искренни. Но при виде вас в сердце у меня пусто и холодно. Когда вы поймете это? Где ваше самолюбие? Да, я знаю вас в лицо, мы давно знакомы. Но и только. Ничего другого не ищите, не ждите!
— Да, да, — кивал он, — я, кажется, понимаю. А может быть, и не понимаю… Не спорю. Иногда это так, уживается в человеке — понимаю и не понимаю…
Гаухар, смотрела на него, чуть склонив голову к плечу. Смотрела без малейшей ненависти, скорее с последним усилием понять его. Вид у Билала был какой-то помятый, дорожный. Ну как тут ограничиться грубостями? Ведь он совершенно беззащитен. И все же нет у нее ни доброты, ни сочувствия, ни жалости. Всякое чувство кажется ей постылым. Пусть она никогда больше не найдет настоящей любви, на всю жизнь останется одинокой, будет пробавляться воспоминаниями, пусть, но Билал… Нет, нет!.. Она все же заговорила, не давая прорваться гневу:
— Билал, может быть, не следовало бы говорить то, что я сейчас скажу вам. Мне думалось, что вы уехали совсем. И я чувствовала облегчение. Не скрою — даже радость. И все же вы вернулись. Без какой-либо надежды, все же вернулись. Казалось бы, это способно растрогать меня. Может быть, мне стало бы грустно за вас. Но» уверяю вас, я не чувствую и этих чисто человеческих переживаний. Неужели и эта моя откровенность не отрезвит вас? Если бы вы оставили меня в покое несколько раньше, мы сохранили бы дружбу, у меня был бы человек, с которым я могла говорить уважительно… А теперь я не хочу видеть вас таким жалким! Запомните — мы прощаемся навсегда. Не заставляйте же меня прибегать к крайностям.