Земля Кузнецкая
Шрифт:
— Я к вам… Павел Гордеевич. Направление из треста… — и спросила одним взглядом: «Может, не во-время?»
Чуть подумав, он слегка наклонился к ней, тронул за руку.
— Ждал, Галина Афанасьевна. Очень. Пойдете на уклон, я так думаю.
Галя волновалась: это было заметно по быстрому взлету ее ресниц, по тому, как она то защищала ладонью глаза от солнца, то забывала об этом.
Он отошел и задернул шторку.
— Значит, на уклон, Галина Афанасьевна.
— Павел Гордеевич, а это очень важно: уклон?
— Важно? — Рогов
— А вы уверены, что я справлюсь? — Галя поглядела на него уже спокойнее, и опять ее глаза лучились ласково, с чуть приметной смешинкой. — Вы уверены?
Рогов отвернулся, словно для того, чтобы подумать, а на самом деле ему просто немного не по себе было от этих зеленоватых глаз, которые все время о чем-то спрашивали. Как-то невольно ответил почти официальным тоном:
— Это я хочу слышать от вас… Четыреста тысяч — стоимость всех работ, в нашем же распоряжении полтораста. Рабочих нет, будем выкраивать где только можно. Вся техническая сторона дела у главного инженера. Вот все, Галина Афанасьевна.
Она слегка погладила край полированной столешницы, потом приподняла ладонь и опустила.
— Хорошо, я согласна. Приступаю. Только предупреждаю: я беспокойная.
— Ого! — Рогов сразу повеселел. — Ищу беспокойных. А теперь оглядитесь, познакомьтесь с людьми… У меня душа горит… В шахту нужно!
Через двадцать минут он уже был на участке Дубинцева. Присел поодаль от забойщиков. Степан не выдержал, похвастался:
— Узнаешь гвардию, капитан?
— Радуюсь, гвардии сержант! Горжусь! Звонил сейчас только в больницу…
В это время молоток в руках Сибирцева дал такую длинную очередь, что Степан услышал только конец фразы:
… — «Привезите или приведите, — говорит, — его. Все глазаньки проглядела…»
Степан даже зажмурился и в каком-то несказанном порыве всем телом двинул головку молотка.
А в следующую короткую паузу Рогов опять выкрикнул:
— Собрание после смены. Письмо Сталину подписываем!
Он побыл еще немного, осмотрел крепь и, спускаясь в штрек, встретил Дубинцева. Тот посветил в лицо начальнику и даже отступил удивленно.
— Что такое, Павел Гордеевич, вы недовольны работой? Уже за шестьсот перевалило!
— В лаве все хорошо, — отозвался Рогов. — А вот как у тебя?
— У меня? В нитку вытянулся, всем обеспечил: и лес, и порожняк, и две смены взрывников. Замотался…
— Замотался!.. — Рогов неприязненно хмыкнул. — Не велико достоинство командира, если он умеет только мотаться. У тебя необыкновенная смена. Надо научить сотни других людей так же организовывать свой труд. Но, чтобы научить, нужно иметь точную, осмысленную фотографию всего, что здесь делается. Я завтра же заставлю тебя выступить с докладом перед шахтерами. О чем будешь рассказывать, о том, как
— Ах, вот что! — Дубинцев успокоился и помахал перед собой записной книжкой. — Все здесь — до единой операции, до единой минуты! Заставляйте!
— Значит, с самого начала понял задачу?
— С самого начала.
А в верхних уступах в эту минуту Данилов отключил молоток от силового кабеля и оглянулся на поджидавшего рядом Сибирцева. Встретились взглядами, прислушались к внезапной тишине в лаве, улыбнулись друг другу так, как будто, только что взобравшись на крутую гору, увидели за ее снежным хребтом великий зеленый простор, осиянный жарким солнцем.
— Ну вот! — Степан поглядел на свои руки, вздохнул облегченно. — А теперь мы с тобой имеем право и письмо подписывать Иосифу Виссарионовичу.
ГЛАВА XXXIV
Первое апреля. По календарю весна, но тепло стоит где-то еще за снежным хребтом Алатау, а в крутых распадках Кондомского водораздела утрами повисает морозная дымка, багровое солнце поднимается в алмазной короне — говорят, не миновать буранов. И все равно — весна неслышно раскидывает свои синие крылья над землей кузнецкой, весна стучится, наконец, и в самую сибирскую Сибирь.
Даже в шахте, если выйти на свежую воздушную струю, словно чуются запахи подтаявшего в полдень снега, пригретой солнышком моховой кочки. Весна!
— А то как же, конечно, весна! — Рогов распахнул обе форточки в широком окне, подышал рванувшимся в кабинет холодным воздухом, а когда оглянулся на Хомякова, в темносерых глазах его светилось озорное веселье.
— Что вы сказали, Павел Гордеевич? — маркшейдер оторвал на минуту взгляд от бумаг.
— Я говорю: весна! — повторил Рогов. — Весна, Герасим Петрович, стучится к нам в шахту… В сердце!
— В сердце? — Хомяков близоруко всмотрелся в лицо начальника шахты. — В сердце, Павел Гордеевич, впускайте весну без опаски, а насчет шахты советовал бы подумать.
— Да, да! — Рогов встряхнулся и прошел на место. — Думаю, думаю! Из головы не идет эта весна в шахте… Нет, лучше сказать над шахтой. Собственно, в шахте все готово: водостоки, дренаж, помойницы, водоотлив, специальное наблюдение на угрожаемых направлениях, и все же немного тревожно.
Сегодня засиделись дольше обычного, скоро дневной наряд, а они все не могут прервать беседы. Встречи эти вошли уже в привычку, и трудно сказать, кто из них с большим нетерпением ожидал разговора с глазу на глаз, когда сидели вот так, друг против друга, когда трезвые расчеты маркшейдера перемежались яркими вспышками роговской мысли, когда они то спорили о какой-нибудь одной детали хомяковского комбайна, то откладывали чертежи и мечтали об удивительных, но совершенно реальных вещах. Обоим зримо представлялся завтрашний день, когда вооруженные новой чудесной машиной шахтеры пойдут в еще невиданную атаку на угольную целину.