Земля обетованная
Шрифт:
На бабушке было темное старое платье с цветочным рисунком и ярко-розовый передник из полиэфирного волокна.
– Очень любезно с вашей стороны, бабушка, – сказал я и протянул руку с оставшейся поблекшей розой. – Я – мы – очень вам благодарны.
Она осмотрела меня с ног до головы и произнесла с сильным акцентом:
– Никакая я тебе не бабушка, подонок. – Голос, казалось, проходил сквозь несколько пачек табака. Затем обратилась к Элис: – И почему с тобой каждый раз подонки? Не можешь, что ли, найти себе нормального человека?
Она бросила в мою
– Этот к тому же и старый. О гос-споди…
По-видимому, момент для поцелуя в щечку и легкой болтовни о прискорбном состоянии мира еще не пришел. Глаза у меня закрывались сами собой, поэтому я лишь хмыкнул что-то неопределенное и спросил, где можно прилечь.
Комната была размером с обувную коробку. В ней стояла всякая дребедень, шкафы с китайскими книгами и крошечными картинами. Скрипучая двуспальная кровать, рядом, на полу, вытертый коврик.
Элис последовала за мной и затворила дверь.
– Можно мне посмотреть фотографии? – вспомнил я.
– Тебе не терпится?
– Я ждал двадцать три года.
Она тихонько выругалась и взяла конверт из пластиковой коробки.
– Вообще-то в душе я терпеливый человек.
Она молчала – и правильно делала.
Всего было шесть фотографий. Мириам и Мэй Лун стояли возле бара с яркой вывеской «Сестра дракона». На лице матери Элис не было косметики. Она стояла, улыбаясь перед камерой. Простая, элегантная красота, не нуждающаяся в искусственной помощи. Мириам тоже была красива, но это я и сам знал. На женщинах была одинаковая одежда. Яркий блестящий шелк, расшитый цветными змейками. На Мэй розовое платье, на Мириам – белое. У платьев был разрез на боку. На двух фотографиях женщины демонстрировали ноги. На одной фотографии я увидел Рики, он был немного смущен. Немудрено. В нашем доме таких платьев никогда не было. Мириам не покупала ничего китайского. Никогда она не позировала так перед фотокамерой. Снимал их, должно быть, Джонни Лун. Фотографии вызвали во мне чувство неловкости.
Я сидел на коврике скрестив ноги и смотрел на фотографии так долго, что потерял счет времени. Элис вернулась в ночной рубашке и принесла мне длинную голубую хлопчатобумажную пижаму, большое пушистое полотенце, одноразовую бритву и крошечный одноразовый набор для чистки зубов. Я отложил фотографии, а она отвела меня в ванную, я привел себя в порядок, и, вернувшись, снова уставился на снимки.
Внизу Лао Лао смотрела по телевизору китайский канал. Звук она включила на полную громкость.
– Я буду спать на полу, – сказал я. – Это полезно для моей спины.
– Бирс, – позвала она тихо с кровати.
– Нет, Элис. Пожалуйста. Я устал, расстроен, разбит после пива и бог знает чего, что в меня вкололи. Хочу закрыть глаза и провалиться в небытие.
В моих ушах снова зазвенели слова Мартина-медика.
«Какие сны в том смертном сне приснятся?»
Кайл Маккендрик, разумеется, не баловал собеседника цитатами из Шекспира. Я это понимал и импровизировал, когда сказал Элис, что в этой игре участвуют две команды. Однако чем больше думал,
Был и третий участник. Копы. Даже в этом новом мире они должны были проявлять интерес к осужденному убийце, незаконно, по их мнению, вышедшему из тюрьмы.
Я поднял глаза и посмотрел на Элис, молодую, настрадавшуюся Элис. Она напоминала человека, у которого по непонятной причине земля постоянно уходила из-под ног.
Интересно, в какой из этих трех команд она работает?
– Бога ради, – сказала она сердито. – Это не последняя ночь. Нам нужен хороший сон. Кто знает, с чем придется иметь дело завтра?
– Бирс? – снова прошептала она.
– О господи, – простонал я. – Кто говорил о хорошем сне?
– Я просто хочу, чтобы меня кто-то держал за руку, и все, а кроме тебя здесь больше никого нет.
– Ты мне льстишь.
Я положил на нее руку да так и оставил. Она придвинула ко мне голову. Вот и все. Мы лежали так целомудренно, потому что других мыслей у нас не было. Могу сказать это совершенно честно. Двадцатишестилетняя Элис была сильной женщиной, но не такой сильной, как думала, поэтому ей требовался простой физический комфорт.
От ее волос исходил восхитительный свежий запах. Я давно забыл, как пахнут женские волосы. Некоторое время спустя я почувствовал кое-что еще, вызвавшее воспоминания: на мою шею скатилась слеза.
Она плотнее прижалась к моей груди. Я крепко закрыл глаза и постарался представить ночь в Гвинете: крики в коридоре, грохот металлических засовов, стоны избиваемых людей.
– Бирс, – снова прошептала она, так близко, что я невольно обнял ее хрупкие плечи и крепко прижал к себе.
Не знаю как – клянусь, понятия не имею, как это случилось, – древние пружины кровати предательски заскрипели.
В ту же минуту по двери забарабанил крепкий кулачок Лао Лао. Она громко кричала:
– Не смейте этого делать. Слышите? Не смейте этого делать!
Мы лежали, не смея говорить. Хихикали, как школьники, которых застукали в коридоре.
Затем, не в силах остановиться, я поцеловал Элис Лун в лоб. Очень легко.
Она удивилась этому не меньше меня. Хотя и не протестовала.
Ее кожа под моими губами была нежной и мягкой. Она не отстранилась, и мне показалось, будто меня кто-то вытащил из могилы и вдохнул воздух в мои старые усталые легкие. Возможно, это было недалеко от истины.
Голова распухла от смеси противоборствующих эмоций: вины и гордости, уверенности и смятения, надежды и отчаяния.
Так больше оставаться не могло. Я знал это. Что может быть проще?
Четверг
Когда я проснулся, в окно струился солнечный свет. Пожалуй, слишком желтый. Такое солнце бывает при умирании дня, а не при его рождении. На крыше громко ворковали дикие голуби. За окном грохотал транспорт, в этом шуме я улавливал раздражение людей, возвращающихся домой.