Земля по экватору
Шрифт:
— Это рассвет, — ответил Кагальнов. — Я поехал в хозяйство, Леонид Андреевич. Нужно переменить места стоянок. До вечера буду в дивизионе, а потом сам уйду в море.
Мама приехала
Несколько лет назад я писал об одной знатной ленинградской обувщице-закройщице. Мы сидели в комнате, по стенам которой были развешаны многочисленные фотографии: мальчик с большим бантом, он же, чуть подросший, с пионерским галстуком, тот же мальчонка на рыбалке, и играющий с другими ребятами в рюхи, и таскающий кирпич на какой-то стройке; наконец — уже юноша в кителе с погонами курсанта.
— Это, должно быть, ваш сын?
— Да, — ответила она. — Первый год, как мы расстались. Вот захотел стать пограничником. Даже не верится, что Владик — и вдруг пограничник. Вот этот самый Владик, который играет в рюхи…
Помнится, в своем очерке я упомянул об этом разговоре вскользь: в основном речь шла о том, как работает и живет бригада, руководимая Марией Федоровной Раечкиной.
Прошли годы. Разумеется, я уже давным-давно забыл об этой встрече. Впрочем, время от времени в газетах появлялась фамилия знатной закройщицы, один раз даже был опубликован ее портрет. Но, приехав на шестую заставу, я, конечно, не мог и предполагать, что здесь произойдет другая встреча, словно бы продолжающая ту, в небольшой комнате, где висела на стене фотография паренька в кителе с курсантскими погонами.
— Устроим мы вас с комфортом, — сказал мне начальник заставы. — У моего заместителя по боевой подготовке целые три комнаты, а он один. Сейчас он придет, и я вас познакомлю.
Так я познакомился с лейтенантом Раечкиным.
…Он служил на заставе год, и служба уже стала лейтенанту привычной, он занимался боевой подготовкой солдат, и на инспекторском смотре застава сдала боевую на «отлично».
Об этом мне лейтенант рассказывал поздним вечером. И еще он рассказал, как в первый же месяц жизни на заставе им вдруг овладела тоска, как он засомневался в своей пригодности к пограничной службе, даже написал своему любимому преподавателю в училище. Тот ответил:
«Выбрось из головы эти дурацкие мысли. У тебя талант пограничника, а с таким талантом люди родятся. Я даже не хочу разговаривать с тобой на эту тему».
В трех просторных комнатах лейтенант жил один. То, что по городским понятиям являлось роскошью, здесь оборачивалось совсем другой стороной. В комнатах все носило печать какой-то спешки, неустроенности, и разве только коврик над диваном вносил в эту неуютную квартиру что-то домашнее и по-домашнему теплое.
— Пора вам жениться, — шутливо сказал я лейтенанту. Он густо покраснел и ответил с необыкновенной серьезностью:
— Всегда успеется. Нашему брату в этом деле ошибаться нельзя. Надо один раз — и чтоб уже накрепко, навсегда.
Спать нам еще не хотелось. Раечкин прокручивал на магнитофоне одну ленту за другой, и мы слушали музыку, а я жалел, что вечер для меня пропал, пропал окончательно и бесповоротно, потому что от Раечкина не услышишь истории, какими так богата любая застава. С чужих слов он, пожалуй, и смог бы мне рассказать чего-нибудь. И я уже с грустью по поводу вынужденного безделья слушал музыку, курил и перелистывал блокнот с дневными записями.
Раечкин сказал:
— Давайте пить чай с брусничным вареньем.
Он поставил на стол банку и пояснил:
— Мать приезжала недавно— вот, привезла. Неудач но она приехала. Вы спросили — как она живет? Хорошо, только видимся мы редко. Вам, наверно, хочется услышать рассказы о том, как шпионов ловят? Я, к сожалению, ничего такого рассказать еще не могу: не знаю, не видел… А вот о буднях — пожалуйста. Или это писателям не интересно — о буднях-то?
Мы пили чай с брусничным вареньем, которое привезла мать лейтенанта Раечкина — Мария Федоровна, и он неторопливо рассказывал мне о том, как она приехала…
Хотя телеграмма была послана три дня назад, Владик на вокзал не пришел, напрасно Мария Федоровна искала его в толпе.
Потом толпа схлынула, а Мария Федоровна все стояла на опустевшем перроне. В своих письмах он не раз повторял: «Встречу тебя с почетным караулом; только приезжай скорей». И вот она приехала, а Владика нет, по перрону прогуливается скучающий милиционер, да несколько мужчин пьют у ларька пиво.
Она везла Владику несколько банок его любимого брусничного варенья, и чемодан был тяжелым. Там, в Ленинграде, ей советовали отправить варенье посылкой, но она и слушать не хотела. Теперь она должна была идти с этим тяжелым чемоданом в незнакомый город.
Но у дверей с надписью «Выход в город» ее окликнули:
— Мария Федоровна вы будете?
Какой-то солдат смотрел на нее выжидающе, а она не сразу поняла, о чем он спрашивает.
— Что? А, да, я.
— Раечкина? — снова спросил солдат.
— Раечкина.
— Ну, тогда порядок, — сказал солдат, улыбаясь и одергивая сзади гимнастерку. Давайте мне ваш чемодан.
Потом он кивнул в глубину площади, где стоял «газик» с брезентовым верхом, и сказал:
— Поехали. Только, Мария Федоровна, дороги у нас — не витамин.
Город она не успела разглядеть. Он оборвался сразу за многоэтажными домами. Шоссе, будто широкое лезвие, разрезало густой сосновый лес. Скоро машина свернула, и дорога в самом деле оказалась трудной. Мария Федоровна боялась за банки с вареньем: так отчаянно швыряло «газик», хотя солдат вел его с аккуратной боязливостью, тормозя перед каждой выбоиной.
— Да уж, — сказала она, — дорога в самом деле…
— Зато красота-то какая! — сказал солдат. Он словно пытался извиниться перед Марией Федоровной за эту дрянную дорогу, словно хотел оправдаться красотой лесов, уходящих чередой в голубую дымку. Мария Федоровна, придерживая чемодан, глядела по сторонам.
Вообще говоря, она долгое время не понимала, почему Владику обязательно надо было стать пограничником. Он хорошо кончил десятилетку, мог бы поступить в вуз, но послал документы в погранучилище и скоро уехал. Мария Федоровна считала, что это все книжки, романтика вскружили парню голову.
Мало-помалу она свыклась с тем, что Владик приезжает из училища раз в год, в отпуск, и в первый же вечер убегает к своим школьным друзьям.
Последний раз они виделись три месяца назад, когда Владик оказался в Ленинграде проездом на заставу. Они отправились в театр. Вернее, Мария Федоровна пошла одна, Владик должен был подойти. Он появился не один, с ним была девушка, он познакомил ее с матерью и сразу потащил обеих в буфет.