Земля Тре
Шрифт:
Над головой стрекотали сороки, слышался шорох крыльев, и сыпались сухие сосновые иголки. Когда поляна наконец открылась, Глеб не вышел, а буквально вывалился на нее, проломив преграду из переплетенных ветвей, и сразу же спугнул зайца. Тот сидел на противоположном краю, но, узрев опасность, молнией метнулся в кусты. Глеб не удержался - рука сама выхватила из колчана стрелу, наложила на тетиву и пустила вслед. Но заяц был уже далеко, лишь покачивалась скрывшая его высокая трава.
На поляне Глеб передохнул и отправился дальше. Так, мало-помалу забрался в самую глушь. Охота оказалась плохой: он видел еще трех зайцев,
Солнце уже легло на лапы сосен, и он решил, что пора возвращаться. Досадуя, что потратил столько времени впустую, повернул назад. Небесный свет мерк быстро, и Глеб прибавил шагу, чтобы успеть выйти из леса до темноты.
Вдруг сбоку, за деревьями, мелькнуло что-то белое. Глеб остановился, потом повернул в сторону - сделал шаг, другой, третий, нога ткнулась в мягкое... Он посмотрел вниз и похолодел. Прямо перед ним ничком лежал человек в окровавленной рубахе. В спине торчала стрела, а голова, которой он, падая, ударился о ствол, была неестественно запрокинута. Глеб присел на корточки, заглянул ему в лицо и похолодел еще больше, узнав в убитом своего ушкуйника. Рядом валялся лук и охотничья сумка, из которой нелепо торчали заячьи лапы.
Глеб рывком поднялся, огляделся вокруг и увидел неподалеку второй труп. Он лежал на боку, а стрела торчала из горла. Глеб, даже не подходя, узнал еще одного человека из своей команды - торопчанина Игнатия.
Лесные звуки сразу показались ему зловещими - и сорочья трескотня, и шелест поредевшей осенней листвы, и даже комариный писк. Он постоял, затаив дыхание и прислушиваясь, потом медленно обвел глазами место трагедии, чтобы представить, как все произошло. Для этого не нужно было ломать голову - картина вырисовывалась предельно ясная. Оба ушкуйника шли рядом, ни о чем не подозревая. Первый получил стрелу между лопаток и упал замертво, а второй успел отскочить и обернуться, но пока соображал, убийца выпустил новую стрелу, хладнокровно и метко. Стрелял, конечно, из укрытия - вон из-за той накренившейся сосны. Глеб повернул голову, мысленно чертя в воздухе смертельную траекторию, и вдруг заметил, как вздрогнула ветка. Мгновенно поднял лук и уже готов был спустить тетиву, но услышал знакомый голос:
– Глеб? Свои, не стреляй!
– Илья?
Лук опустился. Из-за сосны - из-за той самой сосны!
– вышел запыхавшийся Илья.
– Откуда ты?
– спросил Глеб деревянным голосом.
– Тебя ищу. Наши почти все собрались, ждали только тебя, Игнатия и... Илья осекся, увидев трупы.
– Игнатий уже не придет, - сказал Глеб.
– И Трофим тоже.
– Кто их?
– шевельнул губами Илья.
– Не знаю. Я пришел слишком поздно. Илья приблизился, лицо его было бледно.
– Здесь земля карелов. Может...
– Карелы? А это что?
– Глеб нагнулся и выдернул из спины убитого ушкуйника стрелу.
– Посмотри! Стрела новгородская - из нашего запаса!
Ильи стоял сбитый с толку и смотрел на убитых, переводя взгляд с Трофима на Игнатия, с Игнатия на Трофима.
– Пошли!
– резко бросил Глеб.
– А как же...
– Вдвоем их не унести, вернемся позже. Остальные все целы?
– Все...
По дороге на стоянку они не проронили ни слова. Когда вышли из леса, уже совсем стемнело. Вдоль берега горели светлячки костров. На фоне одного из них качалась коренастая фигура Косты. Глеб пошел прямо к нему.
– Собирай людей. Двоих наших убили.
Коста замер, держа в руках вертел с нанизанными кусками мяса, с которых падали в огонь крупные капли жира.
– Где?
– Далеко. В лесу.
– Чуяло сердце.
– Коста положил вертел на угли.
– Что ж, давай скликать вече.
Ушкуйники собрались тесным кругом возле одного из костров. Глеб стал в середине и, глядя на их суровые лица, освещенные желтым пламенем, рассказал все, что знал, - и про Трофима с Игнатием, и про дыру в корабельном днище, и про перерезанную веревку. Под конец спросил напрямик:
– Что будем делать?
Думал, что после этих слов зашумят, заспорят, но они сидели тихо, будто прислушивались к шуму реки. Первым поднялся Шестопал, привычным движением почесал макушку и сказал, выкатывая слова, как большие круглые валуны:
– Я вот что думаю. Если повернем назад, значит, струсили. Стыдоба...
Теперь зашумели. Встал Илья - мускулы на лице напряглись и натянули кожу, отчего скулы казались вырезанными из камня.
– Когда соглашались, знали, на что идем, знали, что не все вернемся. Так?
– Так!
– ответил приглушенный хор.
– Стало быть, гадать нечего.
– Илья повернулся к Глебу.
– Веди дальше!
В груди у Глеба заклокотало волнение.
– Все согласны?
– спросил срывающимся голосом.
– Все!
– ответил хор. Рубанул ладонью воздух:
– Будь по-вашему!
– И тут же поправился: - Будь по-нашему!
На середину вышел Коста, поднял руку, требуя тишины.
– За то, что не убоялись, - спасибо. Но если пойдем дальше, то и враг пойдет. Он с нами, он - один из нас...
Вот когда стало действительно страшно. Нервы натянулись, как гусельные струны, и от человека к человеку полетел безмолвный вопрос: кто?.. кто?.. Неужели здесь, в этом кругу, где все сидят, прижавшись друг к другу плечами, есть тот, кто замыслил недоброе, кто пустил предательские стрелы в Трофима с Игнатием и, быть может, уже выбрал следующую жертву? В это не верилось, нет, не верилось...
Встал рослый Гарюта, бывший гончар из Старой Руссы. Бесшабашно сверкнул глазами.
– А хоть бы и так! Кому суждено пропасть, тот пропадет.
– Плохие слова, - строго сказал Коста.
– Мы прошли только четверть пути - самую легкую четверть - и уже двоих потеряли. А впереди волок, впереди чудь, впереди море, за которым вообще незнамо что...
– Как же быть?
– Трудное дело. Я только одно могу посоветовать: держаться плотнее и рты не разевать.
– И еще, - вмешался Глеб.
– С сегодняшнего дня будем нести вахту. По очереди. В эту ночь дежурю я, а завтра кинем жребий.
Никто не возражал, и Глеб объявил, что пора спать. Круг распался, ушкуйники разошлись на ночлег. Глеб присел возле костра и подгреб к себе кучу заготовленного Костой валежника. Сна не было ни в одном глазу. Он знал: дума о сегодняшнем - колючая, причиняющая саднящую боль - еще долго будет ворочаться в голове и в сердце, пока не уляжется, как еж в зимнюю спячку, чтобы потом нежданно пробудиться и снова ранить душу острой иглой.