Земляничная поляна
Шрифт:
В правом углу участка — строение, чем–то напоминающее увеличенный до размеров телефонной будки скворечник, притулившийся к высокому тополю. Некогда зеленое, это строение теперь вылиняло и местами посерело, а огромный замок густо замазан рыжей кашей ржавчины. Раз в году — весной, когда совершается таинство открытия скворечника, — из него извлекается на свет такое количество лопат, граблен, метел, что их, кажется, должно хватить на приведение в надлежащий аграрный вид пустыни Сахары. Сахара была в центре карты мира,
За будкой скрывались старшеклассники. Их присутствие выдавали голубоватые струйки табачного дыма.
Сразу за ботаническим участком — стадион. На нем играли в ручной мяч те, у кого по расписанию физкультура. У кого по расписанию были другие уроки, занимали места зрителей. Гандбол — гордость школы. Физкультурник, Александр Иванович, стоял па скамейке широко расставив ноги п поочередно подносил ко рту то плоскую брпкетину судейского свистка, то вопросительно загнутую папиросу. Порой создавалось впечатление, что пронзительные и хриплые свистки издавала папироса.
— Так что же ты видишь? — не отставала Наденька.
— Ничего, — выдыхал ученик.
— Неправда, дорогой мой, неправда. Ты видишь окно. Видишь?
— Угу-у, — тянул отвечавший. Это «у» готовы были подхватить все и растянуть до звонка.
— А из чего оно сделано? — обрубала спасительную нить Наденька.
— Из стекла. — И опять — «а–а–а».
— А еще? — терпеливо продолжала она.
— Из дерева.
— А–а–а, — пробегает по классу мелкая рябь.
— Правильно, а еще?
— Из замазки!
— Допустим. А еще?
— Из подоконника! — радостно восклицал ученик, н его ответ ощутимо поддерживали каскады смеха с последних парт.
— Хватит паясничать, — следовал удар указкой по столу. — Это урок, а не балаган. Тебе что, одной двойки
— А при чем здесь двойка? — обиженно недоумевал ученик.
— Вы поглядите на это создание, — взывала к захлебывающемуся в смехе классу Надежда Павловна. — Он еще осмеливается заявлять, что его двойка ни при чем!
Создание обиженно опускало голову и сосредоточен-п рассматривало исцарапанные носки ботинок и что–то доверчиво бормотало, обращаясь к ним. Даже отправленное — опять–таки жестом — на место оскорбленное создание продолжало тихо делиться своими обидами лишь с обувью…
— Повторяю еще раз, — дождавшись тишины, говорила литераторша, — в правиле о суффиксе «ян» у прилагательных есть исключения. Запомнить эти исключения очень просто, стоит только взглянуть па окно. Оно и стекл–янн–ое, и дерев–янн–ое, и олов–янн–ое…
— А при чем здесь олово? — слышалось с задней парты.
— Да, оловянными бывают только солдатики, а замки на окне металлические, — добавляли с третьей колонки.
— Раньше делали оловянными, — неуверенно поясняла Наденька, отворачиваясь к окну. — Да и какая разница, запомните, да и все тут. Я учила это правило в эвакуации, — медленно произносила Наденька, и мы замолкали, потому что знали — прелюдия со склеротиком закончилась и теперь все будут жалеть, что до конца урока только пятнадцать минут, ведь начнется рассказ о том времени. Туда, в далекое время, мы и хотели, чтобы она увела нас. Но признаться в этом не отважились ни мы, пи она. Почему?
Я смотрю на хрупкий каркас окна в доме тети Ани, и оно кажется мне особенным. Ведь оно исключение из правил, правда лишь грамматики русского языка. А вдруг и еще каких–нибудь?
ВРЕМЯ КРАСНОГО НЕБА
Вместо слона на дороге неожиданно появилась Катя.
Мы с Прошей стояли как раз у поворота, и я возился с поводком. Она подошла и сказала: «Привет» — так, будто никуда не уезжала. Присела и стала трепать Прошу, спрашивать его, соскучился ли он и чем все время он занимался.
О. ч-то здесь при чем? Не он ведь ждал ее пять бесконечно долгих дней…
И вот опять дорога па Черную речку. Катька рассказывает о своем двоюродном брате, приехавшем в гости. Это из–за него она провела в городе лишние топ дни. Смеясь рассказывает, инк этот брат, а он старше па целый год, всего боится н сбо всем енрашнпает. Си никогда до этого не был в большом городе. В Эрмитаже ему понравилось так, что он ни за что не хотел уходить оттуда.
Я спрашиваю, была ли она на третьем этаже и видела ли Гогена. Конечно, спрашивая, надо употребить множественное число, но мне так не хочется объединять ее с каким–то братом. Вот если бы он был сестрой…
— Это у которого все наоборот? — уточняет Катька после того, как я объясняю, кого имею в виду.
— Наоборот? — Я протягиваю ей руку и помогаю перепрыгнуть через канаву. — Что наоборот?
— Ну все, — она ловко увертывается от пышного куста крапивы. — Ну все, — повторяет она и, запрокинув голозу, начинает кружиться. — Моя бабушка в таких случаях говорит — не как у людей.
— А как должно быть у людей?
Катька перестает кружиться и улыбается. Но как–то грустно.
— Наверное, так, как есть на самом деле, — говорит она.
— Понимаешь, — начинаю я, ко Катька, слозно не услышав моей реплики, продолжает:
— У исто красное небо и голубые деревья.
— Да, но это не наоборот.
— Но ведь это он делал нарочно! — настаивает Катька.
— Просто он так чувствовал… — начинаю я и ке знаю, как продолжить.
— Странные люди художники, — говорит Катька, замолкает и спустя несколько секунд спрашивает: — А если ты станешь художником, настоящим, ты тоже будешь рисовать красное небо?
Я молчу.