Ни жало жизни, ни кресты,цепляющие даром за пустотупустот, ни гефсиманскаягромадная тоска, ни нечтозамышляющие тени, чтошарят по тупым углам, ниглыбы мраморные облаков,ни стёртые слова, ни снымирские, ни предрассветные,когда нам снится детство,уж не мешали отшельникуглядеть в святое небо раннихвечеров в скиту забвенном инемом, куда никто по волеили оной против не доходилгодами по кромке пропасти,тропой петлистою, звериной.Так жил бесхитростно, не знаятоскования в глазах и думамичела не морща, читать от векавовсе не умея ни святцев, нипсалтыри, не зная молвить«Отче наш», и лишь, бывало,твердил на ветер: «Господи,я – твой, ты – мой». И большеничего. И никого там больше.«Я – твой, ты – мой». А душукак сомлевшую отдал, так намогилке взошло ветвистоеседое деревцо, сокрывшеееё крылатой тенью, и налистке, на каждом маятном ималом, «я – твой, ты – мой»читалось
Спать под гравюрою «Не спится», какв запертой утраченным ключом шкатулке,и просыпаться в «00 часов 00 минут»под «Снег пошёл» и знать, что в Сашиноопять хороший день, что рак гуляет«На Обводном» и жаба стынет хладнодушно«На свежей могиле любви», что «Дурочка»всё скачет над бездвижною скакалкой,свернув мордашку деревянную в его«Ночные натюрморты», а сестрорецкийсумрачный петух зажал в орлином клювето зёрнышко, которое круглее жизни и смертикостенеющей круглей, которое емуни выронить, ни проглотить, пока сливаютсяв любви рогатые улитки и попугай сжимаетв лапе умолкшие часы, без стрелок, на цепи,а бабочки «На островах» топорщат драгоценноатласные рисованные крылья над лодочникомв крошечной дали, пока сгнивают яблокии оплывают млечно вековые свечи, покаВенеция наводит над окрестною вселеннойфатальные горбатые мосты и башни рушатсябесшумно, пока мы спим приблудную судьбупод лесом тонких рамочек железных, – емууже «Не спится» в «00 часов 00 минут», ижирные тигровые коты из «Одиночества» егопо крышам лунным скользким петербуржскимнесут сквозь стылую гравюру «Я тут был»туда, где Сашино, а в Сашино – ловитва,синева, сверкает облачно «Последний снег»и дальний храм пророс худыми деревцами,а в Сашино всегда хороший день, гравюрный,и «Ночь улиток» в Сашино всегда.2008
1
Художник Александр Колокольцев (1954 – 1993).
«Это небо медленного цвета…»
Это небо медленного цветаводит за нос в полекорабли.На неравные частигде-то взрывы рвут людей,где-то горлышкобутылей отбивают наотмашьсаблей и шампанскоельётся до слёз.Может, зря мы сюдаугодили, но не зря мыотсюда ушлибелым шагом, восвояси,узкой улочкой стоптанныхдуш.Каменеют веки поколений,тех, которым свистятвослед,обрастают вселенской пыльюкниги книг, те, что учатчему-то разве тех,кто их написал.Мы вмерзаем в глыбыстылых дней, и кому-тонравится подглядыватьза осуждёнными напожизненное заключениев оловянный глазоклуны,и конечно, всегдани при чёмэто ясное до тланебо медленного цвета,где в подлунных ковыляхза заблудшимиверблюдами убываюткорабли.2009
«Земные праздники с их драным…»
Земные праздники с их дранымхвостом похмельных буден, чтотянется по лужам мятых судеб в папье-маше гниющих конфетти.Земные ели, что оголяются напраздничных помойках средиосклизло-чёрных шпрот и шкурокапельсинных, и лицавстречных наизнанку, и взглядоврваных серпантин. О Боже, какже неохота считать и чествоватьчужие январи!Земные праздники – парад развоплощенийс их хохотом-рыданьем,и те же вопли радостей отвратных,и те же надписи напламенной стене. Земные праздникив их первом свете, они, как талые ипрошленькие мы, с сокровищницейёлочных игрушекв запретном ящике – давно раскрыты,вынуты, разбиты, и лишь над мартомгрязных февралей, над городамибодро зримых снов имнимых пробуждений с набрякшихкрыш непавшая капель стеклянноплачет утром о своём отнюдь непрошлогоднем снеге.2009
Это как будто
Грузия – это как будто ты ужеумер иль не рождался ещё.Колхидская холёная волнаходит нагими ночами во мне.О Сакартвело, что нас привелои уложило в рассветное мореи в бирюзовом гамаке междугравюрными соснами подпроплывающей бережночайкой, что колется на две?Что водит пса слепого, какГомера, безлюдными пескамив час разлук? И сдохнет лиу пыльных стоп седого Одиссея?Куда глядит весь день, какбледный монолит, недвижнаякорова чёрным взором?В старом небе, нечаянно-чающем, тот несказуемыйоблачный бог, что водиттолстым пальцем Пиросмани.И я целую праведное морепрощальными губами, какдитя, которое не ведало доднесьни встреч, ни расставаний.О Сакартвело, что насувело из мира сопредельныхснов без сна и без оглядки?И я гляжу в незнаемое морес премудрою бурёнкой, не мигая.Грузия – это как будто было,что будет: ты ещё умериль не рождался уже.VI. 2009
Выставка костюма
Детские костюмчики Александра Первого, кафтан,камзол, брильянтовые пуговки. Вовсю ещё живаавгустейшая бабка всевластная, хоть о Ланском,истомном и младом, печалится вседневно…А вот и стройный редингот карминового бархата:уже сосватали с Луизой Баден-Баденской, то бишьс Елизаветой. «Амур и Псиша» звали их за юную,как в парадизе, красоту… Марии Фёдоровны розовыефижмы и вышитый корсаж с планшеткой, и веетПавловском, и далеко ещё, как сон, цареубийствокурносого и взбалмошного Павла… Эгреты-портбукеты Елисаветы, Петра Великого,Отца Отечества, пустые панталоны…«О, сделайте мне полы так,чтобы, когда я вхожу в карету, они стояли, как паньеу дам». А ветер версальский гудит по куртинам, бьютвкривь и вкось замшелые фонтаны, нагие статуиозябли по боскетам, где мраморные листики венковдрожат от каменных ветров сквозящими веками,взлетают парики и перья над плащом и отлипаюттафтяные мушки от пудры и румян. Но король,как известно, он гуляет в любую погоду, похоронивдофина, внуков и детей, – мимо долгих шпалер икурчавых грильяжей, мимо дутых барочных лет,вплоть до каталки, вплоть до гангрены:уйти за воздух, зайти за ветер, волнуяпрану, роняя злато, срываяпену земных костюмов…2009. Версаль
В самом деле
В самом деле, лучше быспиться на безбожномМосковском вокзале, зная,что он Николаевский,иль на Витебском, помня,что он Царскосельский,плача от ветра и едких поездов,скользящих в навсегдамимо вокзальной заплёваннойшвали, воздвигая руины судебпо двум оброненным словами заедая жгучую гадостьвчерашним беляшом альпирожком с варением надежды,наблюдая обратные телодвижениятех, кто тревоженжелезнодорожно, прощаясьв дождик с распоследнимдругом, хромым блохатымкобельком, везомым мимо,на живодёрню, из края встречи расставаний, где никогданичего никому не сберечьиз того, что чего-то стоит.В самом деле, лучше быспиться, пусть на Финляндском,пусть на Балтийском,не наблюдая табель запретов,не мостясь в любезных невозможностяхснедаемой за завтраком тоски, плачаот ветра и мокрых поездов,отбывающих с пятой платформыв Невдубстрой со всемиостановками, простившисьутром с распоследним другом,шевелящим обрубком хвостав манной каше смердящихтуманов на оставляемомнами перроне. Но этолегко сказать.2009
Из глубины
И поднялся ветер от Господа…
Числ., 11:31
Из глубины, от праха стёртых мостовых,из-под холста размытых горизонтов, гдеморосит предательская мгла, где красныйзмей залёг под красным камнем, а мохзелёный скрыл зелёной змейки взгляд,мне возвращается всё то, чего… мнеулыбаются все те, кого… Священныйи страшный и благословенный лес.Каскадом радужным на рубежах немоголета мне возвращаются лета надподоконником, у форточки, куда втекаетветерок зазвёздный, и ожидание себяиз шороха обугленных минут, изплаванья за раму синих вздохов…Видевший бесконечное не потеряетсяв конечном. Ибо нет бесконечного леса.Мне возвращаются из взора паруса –из глубины, из прорвы, de profundis,по волнам тополиного бурана темушкетёры в лазурных реющих плащахдомчат туда, где ало он пламенеет,«Ангел последний», прилаженныйрукой родною на отрывном календаре…И шорох переползёт тропу твою.Всё понятное непонятно. И всё объяснённоенеобъяснимо. Из глубины, под шапитопровислых горизонтов, за шёпотомстирающих дождей он расцветёт, тот цветдолинный, над подоконником – из прахатишины, у форточки, куда втекает…Так задумывай просто. Ибо всё просто.Всё прекрасно прекрасномысленное.Говорил это Рерих. Примите.2009
Позывной
Осень завесила все зеркала и налилапростоквашею дали. Брат, столько летсопутствовавший мне, ты укуталсяв небо, как в детстве, не забывподоткнуть под бока и под плечи,в тех обещанных антикраях, где ни-ни:ни болезни тебе, ни печали и нивоздыхания.Молчит обманутый эфирна частоте развоплощений, паяльникс ручкой голубой не плавит под лампойканифоль с коротеньким дымкомнад полувековым гроссбухом аккуратноотмеченных почерком умницысвязей эфирно-посюсторонних,и ты ушёл,куда мы все идём, любимыйрадиолюбитель и щукой пахнущийрыбак, а мы вещаем, мы всё вещаем, себене веря, на тех частотах, окоченевшихнад черно-бурым обрывом ямы:у-ве-девять-ве-эм! у-ве-девять-ве-эм!Валерик! у-ве-девять-ве-эм!Приём…2009. Уфа
Курсивом – из Тютчева.
3 октября
Буксуют шины и юлят в кладбищенской грязи,и липнет она с травой пожухшей на подошвы.«Memento mori» 2 орёт дебелая ворона на дальнемсвеженьком кресте, и хлеб крадут у хладныхпостояльцев увёртливые кошки, переворачиваярюмки, и не внушает тени смысла то, что питалосмысла тень. Так помоги поверить, братик,что это мы, что это с нами, что так идолжно было быть.А этот мир, что мы вовсю любили, он к намкромешно равнодушен. Как вор, как шлюха, онникогда нас не любил, и осени безмолвье золотоенас учит больше спать, нас учит меньше жить.Густые сны торят дороги, и лунных вод отливлавинный несёт в глухие небеса, а звёздочкав календаре ещё кому-то никому из никогданапоминает: поздравить братас днём рожденья.А ты уж небо, а ты уж берег и ветер в облаках,и птица на ветру, а ты уж белаямолитва из детскихчаяний Христа.2009