Зеркало для двоих
Шрифт:
Слухи в банке «Сатурн» распространялись со скоростью, обычной для любого полуженского коллектива. А экономический отдел вообще всегда и все узнавал первым. Поэтому визиты Симоны очень скоро начали вызывать особое, пристрастное внимание. Да и появлялась она теперь в банке значительно чаще, чем в прежние времена.
Галке уже изрядно поднадоело петь, как дрессированной канарейке, и поэтому сегодня она ограничилась кратким:
— Наша Симонка идет.
Женское население экономического отдела, как по команде, бросило свои компьютеры, списки, «платежки» и занялось более важным делом — наблюдением за коридором. Юлька
— Что-то ее долго нет, — озабоченно проговорила Оленька, продолжая автоматически подпиливать ногти на правой руке.
— Она в туалет зашла, — объяснила Галка. — Кстати, очень правильно поступила. А то вдруг от радости при встрече с… дядюшкой что-нибудь произойдет…
— Ну, я думаю, Симона совсем не к дядюшке в последнее время зачастила… — Оленька бросила красноречивый взгляд на Юльку и неожиданно добавила: — Это же надо быть такой сволочью!
Юлька покраснела, но ничего не сказала.
— Это ты кого сволочью называешь? — Тамара Васильевна поднялась со стула, одернула розовую в белый цветок ангорскую кофту и включила чайник в розетку. — Юльку, что ли?
— Да вы что! — обиделась Оленька. — При чем тут Юлька? Симона — сволочь, и Юрий наш… Геннадьевич.
— Юрий — он мужик. Какой с него спрос? У них порода такая мерзкая. А Симона… Ну что, Симона? Ей тоже жить хочется. — Тамара Васильевна достала из тумбочки варенье, выставила его на стол, а потом, протиснувшись между столом и подоконником, подошла к Юльке. — Ничего, девочка, все образуется, — она положила мягкую руку ей на плечо, — все об-ра-зу-ет-ся!
— Тише вы! — вдруг завопила Галка. — Выходит!
С легким стуком захлопнулась дверь туалета, и в коридоре послышались быстрые шаги. Юлька не выдержала и отвела глаза от монитора. В дверном проеме как раз появилась Симона. Сегодня на ней было длинное черное пальто и высокие ботинки на толстой подошве. Ни пестрого шарфика, ни яркого пятна губной помады — только черный силуэт, светло-рыжие волосы и бесцветный блин лица. Симона несколько замедлила шаг, повернула голову и покровительственно улыбнулась женщинам. Галка в ответ слегка растянула губы, Тамара Васильевна вежливо кивнула, а Оленька, пользуясь тем, что из-за шкафа ее не видно, высунула язык. К сожалению, защитный эффект шкафа на Юльку не распространялся, и ей пришлось не только встретить взгляд Симоны, но еще и ответить на ее радушное и даже какое-то родственное: «Здравствуйте!»
— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?
— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.
— Да она же просто издевается! — вдруг радостно выкрикнула Оленька. — Нет, девчонки, это абсолютно точно — издевается!
— Кто? — Черемисина лениво скосила на нее черные глаза.
— Симона, конечно же! Просто хочет Юльку еще больше унизить и доказать, что теперь она главная, поэтому и здоровается так демонстративно!
— Детский сад какой-то, — хмыкнула Галина. — С чего бы ей про Максакову знать? Сама Юля к ней на разборки не пойдет? Ведь правда же, Юля, не пойдешь? А Юрий Геннадьевич, так тот вообще будет молчать как рыба. Вдруг Симонка еще приревнует? А потерять племянницу такого дядюшки, да еще с собственной трехкомнатной квартирой — это, знаете ли, не очень приятно.
— Ну, тогда не знаю, — насупилась Оленька, — сами разбирайтесь.
Юлька сидела тихо, как мышь, стараясь не делать лишних движений, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Ну когда-то это должно кончиться», — с тоской думала она, стараясь не слушать продолжающуюся дискуссию. Ее начинала раздражать даже безобидная Оленька с ее нелепыми вопросами и глупыми догадками. А Симону она просто ненавидела. Не за то, что та вторглась в ее жизнь и украла Юрку, и даже не за то, что сделала она это, нарушив правила честной игры, соблазнив его, доброго, но слабохарактерного, трехкомнатной квартирой и перспективой стремительной карьеры. Она ненавидела Симону за то, что та теперь чуть ли не ежедневно являлась в банк, вновь и вновь напоминая о потере, делая ее все горше и реальнее. Она ненавидела ее лицо — простецкую физиономию страшилочки-отличницы. И поражалась тому, как не подходят к этой блеклой физиономии низкое Симонкино контральто и черное загадочное пальто. Она ненавидела ее волосы, и не потому, что они рыжие. А просто, потому что это ее волосы…
Спустя полчаса Симона продефилировала в обратном направлении. На ее ненакрашенных губах блуждала ухмылка, призванная, по-видимому, вызывать ассоциации с улыбкой Джоконды. А еще через пять минут затренькал внутренний телефон. Тамара Васильевна сняла трубку и сделала Юльке знак глазами.
— Да-да, Юрий Геннадьевич, сводка уже готова. Максакова заканчивает сверку и сейчас вам ее принесет…
Юлька, подскочив со стула, принялась энергично жестикулировать и корчить рожи, всем своим видом выражая полнейшее нежелание общаться с Юрием Геннадьевичем. Тамара Васильевна сделала ей «строгие глаза», а потом по-матерински улыбнулась.
— Что? — вдруг переспросила она у телефонного собеседника. Лицо ее приняло удивленное и растерянное выражение. — Да, конечно, мне это совсем не трудно.
— Ну что там? — вскинулась Оленька, когда Тамара Васильевна опустила трубку на рычаг.
— Ничего, — женщина скорбно поджала губы и, наклонившись к тумбочке, потянула на себя верхний ящик. Ящик застрял. Тамара Васильевна принялась яростно и однообразно дергать за ручку. Оленька и Галка переглянулись и почти одновременно пожали плечами. Наконец, с последней попытки ящик поддался. С противным скрежетом он вылетел из пазов и грохнулся на пол, опрокинув по пути банку с вареньем. По линолеуму расплылась глянцевая лужа, восхитительно пахнущая земляникой.
— Какая жалость, — печально отметила Оленька, — теперь уже, наверное, не соберешь. А чай мы так и не попили…
— Да уж, — отозвалась Тамара Васильевна, взирая на плоды своей деятельности, и ни с того ни с сего добавила: — Вот что ненавижу в мужиках, так это их подлую трусливую душонку. Представляете, что этот стервец мне сказал? «Не нужно, — говорит, — Максакову. Мне хотелось бы выслушать более опытного специалиста». Каково, а? Дескать, Юлечка теперь уже и как работник ничего из себя не представляет…